Стиходворения

И брызнет жизнь на полушубок мой

малиновыми каплями луча,

рассвет покажет место, где далёко

скользнуло небо на пустырь седой

и голубою тучей улеглось

до Воскресенья подремать немного…

ДОРОГА В БЕРКЛИ

«Быть – значит, восприниматься»

Джордж Беркли

Креста мистические взмахи

На куполе мелькнувшей церкви

Железным блеском об рубаху

Царапнули при въезде в Беркли.

Никелированные крылья

Несли потомка Гавриила

По автостраде многомильной

Мощёной – в адское горнило.

Побрив Неваду возле уха

Опасным лезвием азарта,

Калифорнийских акведуков

Я разрезал черту на карте,

Как резал вены в восемнадцать,

Проехав сквозь Долину Смерти.

Тогда другим восприниматься,

Наверное, мне кто-то мерил.

А ветер бил по серым скулам,

Глаза щипало, солнце меркло.

Но на хайвэе среди гула

Я различал кантату Беркли.

ФОТО

Гале

На груди ли меня хранишь,

дабы сердцем вглядеться зорко?

Уголок ли обгрызла мышь,

забирая добычу в норку?

Береги меня, береги –

отпечаток на тонком глянце.

Но в любви уже перегиб:

ожидать, ненавидеть, клясться.

Мы засветим совместный кадр,

но проявимся по-любому.

Глянь, как в камере миокард,

утекают года альбома.

Поистреплется твой сафьян,

время выдумает затею,

где в старушечьих лапках я

хрусткой осенью отжелтею.

* * *

В полу затёртом, между щелями,

под сенью венского стола,

сверкая звёздными ущельями,

живёт космическая мгла.

Живёт, соседствуя с предметами,

которые, скользнув за край,

в полночном спектре фиолетовом

заветный выискали рай.

Там, преисполненный томления,

кружок советского рубля

заводит гордо песнопения

в канун седьмого ноября.

Конфетный фантик белым парусом

плывёт за паутинкой дня

между вторым и третьим ярусом

сплетённых досок бытия.

В плену потерянного времени

там, неудачник пилигрим,

дряхлеет гвоздь, седея теменем,

забитый в бездну молодым.

И всё течёт, и всё меняется:

полёты снов, движенья тел,

и бутафорский свет качается

колчаном искроносных стрел.

Когда же тапок прикасается

к расщелине иных миров,

к подошвам чувственно ласкается

полов межзвёздная любовь…

ВОЗВРАЩАЯСЬ С ВОЙНЫ

Так брести, как грести по воде,

взмахом рук помогая движению брюк к пустоте,

а словам – обретать простоту на листе.

Неуёмную мысль вдруг повесить

помятой армейской фуражкой на крюк

платяного шкафа. Иль забыть на гвозде.

Либо стать мудрецом, в маску скомкав лицо.

Мысль убрать под диван.

Как султан, свесив ноги с тахты, говорить всем «якши»,

за притворной улыбкой скрывая

две тысячи сунн и священный Коран,

по(читаемый) мною так часто в тиши.

Мысль на цепь посадить, словно пса,

пусть скулит в закоулках ума,

сторожа закрома серых масс мозгового венца.

Неудачно грустить, то и дело сбиваясь на смех, и его задарма

с хрипотцой всем врагам раздавать под винцо…

Без свинца…

ФРЕКЕН

Фрекен, прочтите несколько строк

Позднее, когда замерцают свечи –

Ибо словесных громадин тролль

Окаменеет при солнечном свете.

Лёд моих пальцев Вам передаст

Ломкий, грохочущий скалами почерк;

Фьордов тоскливая череда

Серебряной рябью выведет точки.

Грубый утёс, иссечённый в пыль

Одним дуновением ветра, Фрекен?

Вы принуждаете быть другим,

Кровь обращая в кипящие реки!

Вы заставляете знать любовь…

Викинга дух, от костров прокопчённый,

Помня, как выжить в битве любой,

Капитулировал перед свечою.

ВЕНЕДИКТ ЕРОФЕЕВ. МОСКВА – ПЕТУШКИ

Говорят все: Кремль (снова Кремль!) Сколько раз нащупывал я дно!

О, тщета! О, эфемерность темы! Как направо – Курский, всё одно…

От рассвета до открытья манны Ангелы Господни берегут

Сиплых душ нелеченые раны, хересом промачивая грудь.

В восемь и шестнадцать на перроне, отправляясь в пропасть налегке,

Беззащитно неопохмелённый, чемоданчик я сжимал в руке.

Две «Российской», столько же «Кубанской». И ещё креплёное вино.

«Не нужны стигматы, но желанны» – пей, пока холодное оно.

Серп и молот. Я, конечно, выпил. Трепыхнулось сердце в небеса,

Словно над болотом взмыло выпью. Унеслось проведать чудеса,

Тамбура бескрайние границы. Возвратилось. Я вошёл в салон.

Встретили нахмуренные лица: всё один и тот же страшный сон?

Чухлинка. И весть пошла наружу. Рёк бы, да по скромности не стал.

Бутербродом заарканил душу. Усмирил бытийный свой оскал.

Оглянулся. Два мордоворота разливали «Свежесть» под укроп,

А над ними деликатный кто-то отирал от нимба мокрый лоб.

Кучино. Близка моя царица. Ангелы застенчиво жужжат:

Рыжая нахальная блудница не познает Венечкин разврат!

Ангелы! Да как вы не поймёте? Я доеду, я не пьян пока…

43-ий проезжаем вроде? К Храпуново тянется дуга.

Ах, тридцатый тот глоток некстати, задышать как будто не даёт,

Ждёт меня дитя, да Бога ради, отпусти, прошу, Искариот!

Я везу ему гостинец мятый: горсть орехов и конфет кулёк –

Это ли тебе совсем не свято? Это ли не мне теперь зарок?

Почему мы движемся обратно? Почему Покров левее, тварь?

Петушки? Бессмысленно и ватно выхожу под сгорбленный фонарь…

В восемь и шестнадцать рано утром, я же помню, точно выезжал,

Отчего ж луна на небе мутном предлагает выпить мне бокал?

Четверо. Бегу от них что мочи. Как заметно выросли дома.

Горло от предчувствия клокочет, мысли вытрясает из ума.