Стихоритмия

— Ты прости меня, Саша, что я всё тебе это рассказываю. Мне и поговорить-то не с кем. Муж недавно погиб на работе. В механизм затянуло. Приходится ещё вот и сторожем подрабатывать. Дом-то у нас большой, коммуналка запредельная приходит. Хозяйство распустила, не могу со всем одна справляться, годы-то уже не те.

— Ну, Вы очень хорошо выглядите, тёть Люб, правда! — сказал я и подумал, что это было глупо.

— Ты может чаю хочешь?

— Да не отказался бы — слегка стесняясь, ответил я.

Тётя Люба достала из сумки жёлтый рафинад и маленький кипятильник.

— Я сейчас, стаканы принесу — сказала она, и тяжело шагая, направилась в сторону бытовки. За окном крупным пухом стелился снег. Слепое око луны чертило белый горизонт. Мы говорили обо всём абсолютно не чувствуя разницы в возрасте. Пили горячий чай, а рядом, из помятой газетной бумаги, доносился знакомый запах остывших пирожков.

Пасечник

Я услышал эту историю от своего ныне покойного деда. Случилась она лет двадцать, или двадцать пять назад в простом селе на периферии провинциального городка. Как и многие селяне, отец моего деда, то есть прадед мой — Спиридон Никифорович занимался незатейливым домашним хозяйством: курочки, кролики, но истиной гордостью старого фронтовика являлась огромная пасека, в которой насчитывалось свыше пятидесяти ульев с пчёлами. Согласитесь, даже по сегодняшним меркам это довольно большая пасека, и не всякий здоровый, зрелый мужик смог бы содержать каждый пчелиный домик в чистоте и порядке так чтобы каждый трутень и каждая матка весело жужжали и радовались жизни. Одним словом, Спиридон Никифорович хозяин был добротный.

В один прекрасный день жена его привезла из города жёлтую горсть крохотных гусят в картонной коробке. Писклявые, глупые птенцы лезли друг на друга растопырив свои маленькие смешные крылья, да только один из них в уголочке сидел голову под крыло спрятав. Тогда бабка ещё и подумала что издохнет, но к вечеру оклемался малец, и даже кушал хорошо. С этого самого дня, ко всему прочему, в хозяйстве у селян появились гуси.

Когда птицы подросли, и стали вальяжно с лапы на лапу передвигаться по двору, у деда Спиридона подошло время сборки мёда. И вот тут-то за стариком, словно верный пёс, увязался один из гусей. Внешне он мало чем отличался от собратьев, но его чрезмерное любопытство придавало ему индивидуальности. Гусь с неподдельным интересом наблюдал, как Спиридон Никифорович заправляет пахучий дымарь, простукивает ульи, и разглядывает на солнце деревянные рамки с густым янтарным мёдом. Деду такая животина показалась забавной, и он нисколько не противился её присутствию, а напротив — очень приветствовал её, и даже прозвище дал, как принято у домашних животных — Пасечник. С тех пор не видели пасечников по раздельности, где бы они ни встретились — повсюду были вместе. Странный союз не давал покоя ни соседям, ни домашним, то и дело подшучивали над стариком да посмеивались. Но Спиридон Никифорович на шутки эти лишь взгляд презренный бросал. А время всё шло. Вот вот уже плаксивая осень посыпалась на землю пёстрыми листьями, да каплями мелкими. Стала бабка деда канючить, мол — поруби гусей, а я их в город отвезу на базар. Соседка-то уже неделю назад как порубила, и сапоги купила новые. Одни мы как нелюди живём. На что старик бабку всё «завтраками» кормил. Рукой махнёт, и на пасеку — ульи к зиме готовить. Пасечник тут как тут плетётся на своих коротких лапах и гагочет весело.

День прошёл, другой, неделя. Совсем бабка деда запилила, и ничего не оставалось делать, как топор точить. Дело это привычное для сельской местности, но вот только деду в натяжку было топор готовить — уж больно Пасечника жалко. Дед топор точит, а гусь рядом стоит.

Когда лезвие инструмента заблестело литым серебром, старик направился в сарай, и по одному стал выносить гусей во двор к пеньку, а Пасечника во времянке закрыл. Бабка тем временем кипяток по вёдрам разлила, и тушки безголовые в них окунула. А тушки лежат по вёдрам, где лапой дёрнут, где крылом в судорогах смертельных. Зашёл дед в хату, и топор на пороге кладёт, а бабка ему и говорит, мол, что топор кладёшь, ежели всех не порубил? На что дед отмолчался, и обратно на улицу вышел. Бабка за ним по пятам: «Что молчишь, старый? Где пасечник твой?» Дед уж было отбрехаться хотел, как вдруг из-за двери скрипучей во времянку голова Пасечника выглянула. Не смог фронтовик бабе перечить, и нехотя к времянке пошёл. Взял он птицу за шею, и на плаху поволок. Положил его шею на пенек, а тот молчит и пристально деду прямо в глаза смотрит. Пробежала дрожь по руке жилистой, которая топор над головой вздыбила, и не успел дед махнуть с плеча, как Пасечник и дух испустил сам.

И кто бы знал что с птицей бедной случилось, если бы не бабка. Когда потрошила гуся, то увидела сердечко его крохотное в двух местах разорвано.

Каждый год из города бабка птенцов возила, да только год от года на пасеке дед один бродил, да всё назад оглядывался.