Стихотворения

Смиряя бойких рифм дожди,

Тружусь.

И чувствую волненье В своей прокуренной груди. Строптивый стих,

как зверь страшенный, Горбатясь, бьется под рукой.

Мой стиль, увы,

несовершенный,

Но я ж не Пушкин,

я другой...

И все же грустно до обиды У мух домашних на виду

Послушно, как кариатиды, Стареть в сложившемся быту. Ведь я кричал,

врываясь в споры, Что буду жить наверняка,

Как мчат коней,

вонзая шпоры В их знойно-потные бока!

Ленинград, 1962

Соловьи

В трудный час, когда ветер полощет зарю В темных струях нагретых озер,

Я ищу, раздвигая руками ивняк,

Птичьи гнезда на кочках в траве...

Как тогда, соловьями затоплена ночь.

Как тогда, не шумят тополя.

А любовь не вернуть,

как нельзя отыскать Отвихрившийся след корабля!

Соловьи, соловьи заливались, а ты Заливалась слезами в ту ночь;

Закатился закат — закричал паровоз,

Это он на меня закричал!

Я умчался туда,

где за горным хребтом Многогорбый старик океан, Разрыдавшись, багровые волны-горбы Разбивает о лбы валунов.

Да, я знаю, у многих проходит любовь, Все проходит, проходит и жизнь,

Но не думал тогда и подумать не мог,

Что и наша любовь позади.

А когда, отслужив, воротился домой, Безнадежно себя ощутил Человеком, которого смыло за борт:

— Знаешь, Тайка встречалась с другим!

Закатился закат. Задремало село.

Ты пришла и сказала: «Прости».

Но простить я не мог,

потому что всегда Слишком сильно я верил тебе!

Ты сказала еще:

— Посмотри на меня! Посмотри — мол, и мне нелегко. —

Я ответил, что лучше

на звезды смотреть, Надоело смотреть на тебя!

Соловьи, соловьи

заливались, а ты Все твердила, что любишь меня.

И, угрюмо смеясь, я не верил тебе.

Так у многих проходит любовь...

В трудный час, когда ветер полощет зарю В темных струях нагретых озер,

Птичьи гнезда ищу, раздвигаю ивняк.

Сам не знаю, зачем их ищу.

Это правда иль нет, соловьи, соловьи,

Это правда иль нет, тополя,

Что любовь не вернуть,

как нельзя отыскать Отвихрившийся след корабля?

На родину!

Во мгле, по холмам суровым, — Без фар не видать ни зги, —

Сто километров с ревом Летели грузовики,

Летели почти по небу,

Касаясь порой земли.

Шоферы, как в лучший жребий, Вцепились в свои рули,

Припали к рулям, как зубры,

И гнали — в леса, в леса! — Жестоко оскалив зубы И вытаращив глаза...

Я молча сидел в сторонке,

Следя за работой мужчин И радуясь бешеной гонке Ночных продуктовых машин.

Я словно летел из неволи На отдых, на мед с молоком...

И где-то в зверином поле Сошел и пошел пешком.

Не пришла Из окна ресторана —

свет зеленый,

болотный,

От асфальта до звезд

заштрихована ночь

снегопадом,

Снег глухой,

беспристрастный,

бесстрастный,

холодный

Надо мной,

над Невой,

над матросским

суровым отрядом.

Сумасшедший,

ночной,

вдоль железных заборов,

Удивляя людей,

что брожу я?

И мерзну зачем?

Ты и раньше ко мне

приходила не скоро,

А вот не пришла и совсем...

Странный свет,

ядовитый,

зеленый,

болотный,

Снег и снег

без метельного

свиста и воя.

Снег глухой,

беспристрастный,

бесстрастный,

холодный,

Мертвый снег,

ты зачем

не даешь мне покоя?

Сергей Есенин

Слухи были глупы и резки:

Кто такой, мол, Есенин Серега, Сам суди: удавился с тоски Потому, что он пьянствовал много.

Да, недолго глядел он на Русь Голубыми глазами поэта.

Но была ли кабацкая грусть? Грусть, конечно, была... Да не эта!

Версты все потрясенной земли,

Все земные святыни и узы Словно б нервной системой вошли В своенравность есенинской музы!

Это муза не прошлого дня.

С ней люблю, негодую и плачу. Много значит она для меня,

Если сам я хоть что-нибудь значу.

Элегия

Брату Алику

Стукнул по карману — не звенит. Стукнул по другому — не слыхать.

В тихий свой, таинственный зенит Полетели мысли отдыхать.

Но очнусь и выйду за порог И пойду на ветер, на откос О печали пройденных дорог Шелестеть остатками волос.

Память отбивается от рук,

Молодость уходит из-под ног, Солнышко описывает круг — Жизненный отсчитывает срок.

Стукну по карману — не звенит.

Стукну по другому — не слыхать.

Если только буду знаменит,

То поеду в Ялту отдыхать...

Фиалки

Я в фуфаечке грязной Шел по насыпи мола, Вдруг тоскливо и страстно Стала звать радиола:

— Купите фиалки!

Вот фиалки лесные! Купите фиалки!

Они словно живые! ...Как я рвался на море! Бросил дом безрассудно И в моряцкой конторе Все просился на судно. Умолял, караулил...

Но нетрезвые, с кренцем, Моряки хохотнули И назвали младенцем...

Так зачем мою душу Так волна волновала, Посылая на сушу Брызги сильного шквала? Кроме моря и неба,

Кроме мокрого мола,

Надо хлеба мне, хлеба!

Замолчи, радиола...

Сел я в белый автобус,

В белый, теплый, хороший, — Там вертелась, как глобус, Голова контролерши.

Назвала хулиганом,

Назвала меня фруктом...

Как все это погано!

Эх! Кондуктор, кондуктор... Ты не требуй билета,

Увези на толкучку,

Я, как маме, за это Поцелую вам ручку!

Вот хожу я, где ругань,

Где торговля по кругу,

Где толкают друг друга И толкают друг другу,

Рвут за каждую гайку Русский, немец, эстонец...

О!.. Купите фуфайку.

Я отдам за червонец...

* * *

— Мы будем

свободны,

как птицы, —

ты шепчешь

и смотришь с тоской, как тянутся птиц вереницы над морем,

над бурей морской...

И стало мне жаль отчего-то, что сам я люблю

и любим...

Ты — птица иного полета...

Куда ж мы

с тобой

полетим?!

Март 1962

* * *