Стихотворения

Бывало, вырядимся с шиком В костюмы, в шляпы — и айда! Любой красотке с гордым ликом Смотреть на нас приятно, да!

Вина веселенький бочонок,

Как чудо, сразу окружен,

Мы пьем за ласковых девчонок,

А кто постарше, те — за жен!

Ах, сколько их в кустах и в дюнах, У белых мраморных колонн Мужчин, взволнованных и юных,

А сколько женщин! Миллион!

У всех дворцов, у всех избушек Кишит портовый праздный люд! Гремит оркестр! Палят из пушек — Дают над городом салют!

Репортаж

К мужику микрофон подносят. Тянут слово из мужика. Рассказать о работе просят — В свете новых решений ЦэКа.

Мужику

непривычно трёкать, Вздох срывается с языка. Нежно взяли его за локоть: Тянут

слово

из мужика!..

Апрель 1962

Мум

(Марш Уходящей Молодости)

Стукнул по карману — не звенит:

как воздух. Стукнул по другому — не слыхать.

Как в первом... В коммунизм — таинственный зенит —

как в космос

полетели мысли отдыхать,

как птички.

Но очнусь и выйду за порог,

как олух.

И пойду на ветер, на откос,

как бабка, о печали пройденных дорог,

как урка,

шелестеть остатками волос,

как фраер...

Память отбивается от рук,

как дура.

Молодость уходит из-под ног,

как бочка.

Солнышко описывает круг,

как сука, — жизненный отсчитывает срок...

Как падла!

Апрель 1962

Портовая ночь

Старпомы ждут

своих матросов. Морской жаргон с борта на борт Летит, пугая альбатросов,

И оглашен гудками порт.

Иду! А как же? Дисциплина! Оставив женщин и ночлег,

Иду походкой гражданина И ртом ловлю роскошный снег.

И выколачиваю звуки Из веток, тронутых ледком, Дышу на зябнущие руки,

Дышу свободно и легко.

Никем по свету не гонимый,

Я в этот порт явился сам В своей любви необъяснимой К полночным северным судам⁴¹.

Вот бледнолицая девица Без выраженья на лице,

Как замерзающая птица,

Сидит зачем-то на крыльце.

— Матрос! — кричит. —

Чего не спится? Куда торопишься? Постой!

— Пардон! — кричу. —

Иду трудиться!

Болтать мне некогда с тобой! Март 1962

Долина детства

Мрачный мастер

страшного тарана, до чего ж он все же нерадив! ...После дива сельского барана я открыл немало разных див.

Нахлобучив мичманку на брови, шел в театр, в контору, на причал... Стал теперь мудрее и суровей и себя отравой накачал...

Но моя родимая землица надо мной удерживает власть. Память возвращается, как птица, — в то гнездо, в котором родилась.

И вокруг долины той любимой, полной света вечных звезд Руси, жизнь моя вращается незримо, как Земля вокруг своей оси!

9 июля 1962

На плацу

(Шутка)

Я марширую на плацу.

А снег стегает по лицу!

Я так хочу иметь успех!

Я марширую лучше всех!

Довольны мною все кругом! Доволен мичман и старпом!

И даже — видно по глазам — Главнокомандующий сам!

9 июля 1962

В гостях

Глебу Горбовскому

Трущобный двор. Фигура на углу. Мерещится, что это Достоевский.

И желтый свет в окне без занавески Горит, но не рассеивает мглу.

Гранитным громом грянуло с небес!

В трущобный двор ворвался ветер резкий,

И видел я, как вздрогнул Достоевский,

Как тяжело ссутулился, исчез...

Не может быть, чтоб это был не он!

Как без него представить эти тени,

И желтый свет, и грязные ступени,

И гром, и стены с четырех сторон!

Я продолжаю верить в этот бред,

Когда в свое притонное жилище По коридору в страшной темнотище,

Отдав поклон, ведет меня поэт...

Куда меня, беднягу, занесло!

Таких картин вы сроду не видали.

Такие сны над вами не витали,

И да минует вас такое зло!

...Поэт, как волк, напьется натощак.

И неподвижно, словно на портрете,

Все тяжелей сидит на табурете И все молчит, не двигаясь никак.

А перед ним, кому-то подражая И суетясь, как все, по городам,

Сидит и курит женщина чужая...

— Ах, почему вы курите, мадам! —

Он говорит, что все уходит прочь,

И всякий путь оплакивает ветер,

Что странный бред, похожий на медведя, Его опять преследовал всю ночь,

Он говорит, что мы одних кровей,

И на меня указывает пальцем,

А мне неловко выглядеть страдальцем,

И я смеюсь, чтоб выглядеть живей.

И думал я: «Какой же ты поэт,

Когда среди бессмысленного пира

Слышна все реже гаснущая лира,

И странный шум ей слышится в ответ?..» Но все они опутаны всерьез Какой-то общей нервною системой: Случайный крик, раздавшись над богемой, Доводит всех до крика и до слез!

И все торчит.

В дверях торчит сосед.

Торчат за ним разбуженные тетки,

Торчат слова,

Торчит бутылка водки,

Торчит в окне бессмысленный рассвет!

Опять стекло оконное в дожде,

Опять туманом тянет и ознобом...

Когда толпа потянется за гробом,

Ведь кто-то скажет: «Он сгорел... в труде».

9 июля 1962

стоит ЖАРА

Стоит жара. Летают мухи.

Под знойным небом чахнет сад. У церкви сонные старухи Толкутся, бредят, верещат.

Смотрю угрюмо на калеку, Соображаю, как же так —

Я дать не в силах человеку Ему положенный пятак?

И как же так, что я все реже Волнуюсь, плачу и люблю?

Как будто сам я тоже сплю И в этом сне тревожно брежу...

1962

Памятный случай

В детстве я любил ходить пешком.

У меня не уставали ноги.

Помню, как однажды с вещмешком Весело шагал я по дороге.

По дорогам даже в поздний час Я всегда ходил без опасенья,

С бодрым настроеньем в этот раз Я спешил в далекое селенье...

Но внезапно ветер налетел!

Сразу тьма сгустилась! Страшно стало! Хмурый лес качался и шумел,

И дорогу снегом заметало!

Вижу: что-то черное вдали