Стихотворения

С ума сойдешь: снег, ветер и дождь-зараза!

Как буйные слезы, струится дождь по скулам железного Газа.

Как резко звенел

в телефонном мирке твой голос, опасный подвохом!

Вот трубка вздохнула в моей руке осмысленно-тяжким вздохом и вдруг онемела с раскрытым ртом... Конечно, не провод лопнул!

Я дверь автомата открыл пинком и снова

пинком

захлопнул!..

И вот я сижу и зубрю дарвинизм, и вот в результате зубрежки — внимательно ем

молодой организм какой-то копченой рыбешки...

Что делать?

Ведь ножик в себя не вонжу, и жизнь продолжается, значит.

На памятник Газа в окно гляжу: железный!

А все-таки... плачет.

Утро утраты

Человек не рыдал, не метался В это смутное утро утраты,

Лишь ограду встряхнуть попытался, Ухватившись за колья ограды...

Вот прошел он. Вот в черном затоне Отразился рубашкою белой,

Вот трамвай, тормозя, затрезвонил, Крик водителя: — Жить надоело?!

Было шумно, а он и не слышал. Может, слушал, но слышал едва ли, Как железо гремело на крышах,

Как железки машин грохотали.

Вот пришел он. Вот взял он гитару. Вот по струнам ударил устало.

Вот запел про царицу Тамару И про башню в теснине Дарьяла.

Вот и всё... А ограда стояла.

Тяжки копья чугунной ограды.

Было утро дождя и металла,

Было смутное утро утраты...

ЛЕВИТАН

(По мотивам картины «Вечерний звон»)

В глаза бревенчатым лачугам Глядит алеющая мгла,

Над колокольчиковым лугом Собор звонит в колокола!

Звон заокольный и окольный, У окон, около колонн, —

Я слышу звон и колокольный, И колокольчиковый звон.

И колокольцем каждым в душу До новых радостей и сил Твои луга звонят не глуше Колоколов твоей Руси...

1960

РАЗЛАД

Мы встретились У мельничной запруды, И я ей сразу Прямо все сказал!

— Кому, — сказал, — Нужны твои причуды? Зачем, — сказал, — Ходила на вокзал?

Она сказала:

— Я не виновата.

— Ответь, — сказал я, — Кто же виноват? —

Она сказала:

— Я встречала брата.

— Ха-ха, — сказал я, — Разве это брат?

В моих мозгах Чего-то не хватало: Махнув на все,

Я начал хохотать.

Я хохотал,

И эхо хохотало,

И грохотала Мельничная гать.

Она сказала:

— Ты чего хохочешь?

— Хочу, — сказал я, —

Вот и хохочу! —

Она сказала:

— Мало ли что хочешь!

Я это слушать Больше не хочу!

Конечно, я ничуть Не напугался,

Как всякий,

Кто ни в чем не виноват, И зря в ту ночь Пылал и трепыхался В конце безлюдной улицы Закат...

Сказка-сказочка

Влетел ко мне какой-то бес.

Он был не в духе или пьян.

И в драку сразу же полез: Повел себя как хулиган.

И я сказал: — А кто ты есть?

Я не люблю таких гостей.

Ты лучше лапами не лезь:

Не соберешь потом костей!

Но бес от злости стал глупей И стал бутылки бить в углу.

Я говорю ему: — Не бей!

Не бей бутылки на полу!

Он вдруг схватил мою гармонь. Я вижу все. Я весь горю!

Я говорю ему: — Не тронь,

Не тронь гармошку! — говорю.

Хотел я, было, напрямик На шпагах драку предложить, Но он взлетел на полку книг. Ему еще хотелось жить!

Уткнулся бес в какой-то бред И вдруг завыл: — О, Божья мать! Я вижу лишь лицо газет,

А лиц поэтов не видать...

И начал книги из дверей Швырять в сугробы декабрю. ...Он обнаглел, он озверел!

Я... ничего не говорю.

На перевозе Паром.

Паромщик.

Перевоз.

И я с тетрадкой и с пером. Не то что паром паровоз — Нас парой вёсел

вез паром.

Я рос на этих берегах!

И пусть паром — не паровоз, Как паровоз на всех парах, Меня он

в детство

перевез.

1960

* * *

Меня звала моя природа.

Но вот однажды у пруда Могучий вид маслозавода Явился образом труда!

Там за подводою подвода Во двор ввозила молоко,

И шум и свет маслозавода Работу славил широко!

Как жизнь полна у бригадира!

У всех, кто трудится, полна,

У всех, кого встречают с миром С работы дети и жена!

Я долго слушал шум завода —

И понял вдруг, что счастье тут: Россия, дети, и природа,

И кропотливый сельский труд!..

* * *

Валентину Горшкову

Ты называешь солнце блюдом. Оригинально. Только зря.

С любою круглою посудой Светило сравнивать нельзя!

А если можно, —

значит, можно И мне, для свежести стишка,

Твой череп образно-безбожно Сравнить...

с подобием горшка!

1960

ВОЛНЫ И СКАЛЫ

Эх, коня да удаль азиата

Мне взамен чернильниц и бумаг, —

Как под гибким телом Азамата,

Подо мною взвился б аргамак!

Как разбойник, только без кинжала, Покрестившись лихо на собор,

Мимо волн Обводного канала Поскакал бы я во весь опор!

Мимо окон Эдика и Глеба.

Мимо криков: «Это же — Рубцов!»

Не простой, возвышенный, в седле бы Прискакал к тебе в конце концов!

Но, должно быть, просто и без смеха Ты мне скажешь: — Боже упаси! Почему на лошади приехал?

Разве мало в городе такси? —

И, стыдясь за дикий свой поступок, Словно Богом свергнутый с небес,

Я отвечу буднично и глупо:

— Да, конечно, это не прогресс...

В ОКЕАНЕ Забрызгана крупно

и рубка, и рында,

Но румб отправления дан, —

И тральщик тралфлота

треста «Севрыба» Пошел промышлять в океан.

Подумаешь, рыба!

Подумаешь, рубка!

Как всякий заправский матрос,

Я хрипло ругался.

И хлюпал, как шлюпка,

сердитый простуженный нос. От имени треста

треске мелюзговой

Язвил я:

«Что, сдохла уже?»

На встречные

злые

суда без улова

Кричал я:

«Эй вы, на барже!»

А волны,

как мускулы,

взмыленно,

Буграми в багровых тонах Ходили по нервной груди океана,

И нерпы ныряли в волнах.

И долго,

и хищно,

стремясь поживиться, С кричащей, голодной тоской Летели большие