Стихотворения

Становясь объектом поэзии, частная жизнь частного человека заставляла выходить за пределы известных жанров. Переломный характер лирики Муравьева, отступающего от классицизма в период господства его в России, ярко проявляется в смещении и ломке жанровых границ. В сборнике «Новые лирические опыты» (1776) все произведения еще названы одами, хотя большею частью они выходят за пределы всех типов оды. Называя так и послания, и элегии, и пейзажные зарисовки, поэт лишает термин конкретных признаков. Чувствуя это, он уже через год-два, печатая или переделывая стихотворения, снимает утерявшее смысл слово «ода» («Прискорбие стихотворца», «Желание зимы», «К Хемницеру» и др.). Ищет он и не находит определения жанра стихотворной исповеди— «Сожаление младости» (1780), называя ее даже «рапсодией», В составленных им перечнях написанных стихотворений есть лишь одна-единственная ода (переделанная из части строф «Военной песни»), несколько эпистол, писем, посланий, сонетов, элегий; в подавляющем же большинстве случаев есть просто названия стихотворений.

И на самом деле, к какому жанру, например, можно отнести «Путешествие»? Перед нами лирический дневник. Это он, Михайла Муравьев, взволнованно прощается с золотыми снами детства и жадно воспринимает новые впечатления, радуется уважению, с которым встречают его отца, и огорчается болезнью сестры, восторгается историческими реликвиями Новгорода и славит город своей мечты — Петрополь-Петербург. Через восприятие этого юноши с чувствительной душой и «алчными глазами» читатель видит нарисованные предельно скупо, но очень точно картины русской природы: лишенные травы осенние поля, Ухру быструю, полные неводы и дым рыбацких изб на берегах Шексны, богатые железной рудой земли Устюжны, покрытую судами величественную Мету, сердитые волны Боровицких порогов, неистовые валы Ладоги, Волхов. «И се река славна его делами», — неожиданно врывается одическая строка, напоминающая разом о Петре I и о Ломоносове.

Страницами лирического дневника были и стихи, посвященные духовной биографии поэта, в частности его любви к отцу и сестре. «Почитать своего командира есть страх, есть рабство, по большей части принужденное исполнение обязанностей между людьми. Но почитать доброго, мудрого Новикова, Хераскова, чувствительного моего родителя, мою сестру есть свидетельство доброты моего сердца», — записывает Муравьев в дневнике [1]. Убежденный в том, что семейные и дружеские связи важнее служебных, он противопоставляет одической поэзии дружеские послания и семейную лирику.

Благоговейные отзывы о «нежнейшем из отцов», признания в любви, бесконечной благодарности, признания искренние и, по-видимому, заслуженные, создают первый в русской литературе образ безупречного отца, сумевшего стать для детей примером высокой нравственности, отца,

Который тихостью, не силой
К добру сыновне сердце влек.

(«С брегов величественной Волги...»)

Муравьевский гимн отцу создан задолго до карамзинского гимна матери. Задолго до «Послания к женщинам» культ дружбы с женщиной развивался в письмах и стихах Муравьева. «Не можно... чтобы мужчина... столько мог быть счастлив сердцем, как женщина. Он столько отвлечен от себя своим правом, должностями» [2]. Каясь в «грубости чувствований», он просит сестру «влиять» в сердце его добродетели, укрепить союз, основанный на узах крови и взаимопонимания. «Ты любишь Виланда. Разве не веришь ты его любимым мыслям, что есть сродственные души, наслаждающиеся рассматриванием друг друга?.. Мое письмо почтешь ты, конечно, за письмо к сродственной душе».

Те же мысли, те же стилистические узоры переходят в стихи. Сестра — «лучший дар небес», самая близкая душа, совесть поэта. В минуты уныния он зовет ее, стараясь воскресить в памяти ее нежный, ускользающий образ. Она делит с ним радость и слезы. Ее влияние может сберечь чистоту его души и т. д. Ей он посвящает свои интимные записки и ряд стихотворений, в том числе перевод идиллии Леонара «Буря», сопровождающийся характерным «приписанием»:

Ты, что мне природы узы
Сердца счастием творишь!
Ты мне радость, ты мне музы
Возвращение даришь!

Литературные истоки рассуждений о «сродственных душах» ясны из упоминаний о «Симпатиях» Виланда, но только искреннее чувство могло создать такой нежный, любящий и строгий в своей чистоте девичий облик [1].