Стихотворения

Андрею Битову

Отселева за тридевять земель

кто окольцует вольное скитанье
ночного сна? Наш деревенский хмель
всегда грустит о море-окияне.

Немудрено. Не так уж мы бедны:

когда весны событья утрясутся,
вокруг Тарусы явственно видны
отметины Нептунова трезубца.

Наш опыт старше младости земной.

Из чуд морских содеяны каменья.
Глаз голубой над кружкою пивной
из дальних бездн глядит высокомерно.

Вселенная — не где-нибудь, вся — тут.

Что достаётся прочим зреньям, если
ночь напролёт Юпитер и Сатурн
пекутся о занёсшемся уезде.

Что им до нас? Они пришли не к нам.

Им недосуг разглядывать подробность.
Они всесущий видят океан
и волн всепоглощающих огромность.

Несметные проносятся валы.

Плавник одолевает время оно,
и голову подъемлет из воды
всё то, что вскоре станет земноводно.

Лишь рассветёт — приокской простоте

тритон заблудший попадётся в сети.
След раковины в гробовой плите
уводит мысль куда-то дальше смерти.

Хоть здесь растёт, нездешнею тоской

клонима, многознающая ива.
Но этих мест владычицы морской
на этот раз не назову я имя.

«Дорога на Паршино, дале — к Тарусе…»

Дорога на Паршино, дале — к Тарусе,
но я возвращаюсь вспять ветра и звёзд.
Движенье моё прижилось в этом русле
длиною — туда и обратно — в шесть вёрст.

Шесть множим на столько, что ровно несметность

получим. И этот туманный итог
вернём очертаньям, составившим местность
в канун её паводков и поволок.

Мой ход непрерывен, я — словно теченье,

чей долг — подневольно влачиться вперёд.
Небес близлежащих ночное значенье
мою протяженность питает и пьёт.

Я — свойство дороги, черта и подробность.

Зачем сочинитель её жития
всё гонит и гонит мой робкий прообраз
в сюжет, что прочней и пространней, чем я?

Близ Паршина и поворота к Тарусе

откуда мне знать, сколько минуло лет?
Текущее вверх, в изначальное устье,
всё странствие длится, а странника — нет.

«Люблю ночные промедленья…»