Воскресенье настало. Мне не было грустно ничуть.Это только снаружи больница скушна, непреклонна.А внутри — очень много событий, занятий и чувств.И больные гуляют, держась за перила балкона.Одиночество боли и общее шарканье ногвынуждают людей к (вдруг слово забыла) контакту.Лишь покойник внизу оставался совсем одинок:санитар побежал за напарником, бросив каталку.Столь один — он, пожалуй, ещё никогда не бывал.Сочиняй, починяй — все сбиваемся в робкую стаю.Даже хладный подвал, где он в этой ночи ночевал,кое-как опекаем: я доброго сторожа знаю.Но зато, может быть, никогда он так не был любим.Все, кто был на балконе, его озирали не вчуже.Соучастье любви на мгновенье сгустилось над ним.Это ластились к тайне живых боязливые души.Все свидетели скрытным себя осенили крестом.За оградой — не знаю, а здесь нездоровый упадокатеизма заметен. Всем хочется над потолкомвдруг увидеть утешный и здравоопрятный порядок.Две не равных вершины вздымали покров простыни.Вдосталь, мил-человек, ты небось походил по Расее.Натрудила она две воздетые к небу ступни.Что же делать, прощай. Не твоё это, брат, воскресенье.Впрочем, кто тебя знает. Вдруг матушка в церковь вела:«Дево, радуйся!» Я — не умею припомнить акафист.Санитары пришли. Да и сам ты не жил без вина.Где душе твоей быть? Пусть побудет со мною покамест.