Стихотворения (1927)

Сегодня я,
                 поэт,
                         боец за будущее,
оделся, как дурак.
                             В одной руке —
венок
         огромный
                        из огромных незабудищей,
в другой —
                  из чайных —
                                       розовый букет.
Иду
      сквозь моторно-бензинную мглу
в Лувр.
Складку
             на брюке
                            выправил нервно;
не помню,
                платил ли я за билет;
и вот
         зала,
                 и в ней
                             Венерино
дезабилье.
Первое смущенье
                            рассеялось когда,
я говорю:
               — Мадам!
По доброй воле,
                          несмотря на блеск,
сюда
        ни в жизнь не навострил бы лыж.
Но я
       поэт СССР —
                             ноблес
                                         оближ!
У нас
         в республике
                              не меркнет ваша слава.
Эстеты
            мрут от мраморного лоска.
Короче:
            я —
                   от Вячеслава
Полонского.
Носастей грека он.
                              Он в вас души не чает.
Он
     поэлладистей Лициниев и Люциев,
хоть редактирует
                            и «Мир»,
                                          и «Ниву»,
                                                          и «Печать
и революцию».
Он просит передать,
                                 что нет ему житья.
Союз наш
                грубоват для тонкого мужчины.
Он много терпит там
                                 от мужичья,
от лефов и мастеровщины.
Он просит передать,
                                что, «леф» и «праф» костя,
в Элладу он плывет
                                надклассовым сознаньем.
Мечтает он
                  об эллинских гостях,
о тогах,
            о сандалиях в Рязани,
чтобы гекзаметром
                               сменилась
                                                лефовца строфа,
чтобы Радимовы
                           скакали по дорожке,
и чтоб Радимов
                         был
                               не человек, а фавн,—
чтобы свирель,
                         набедренник
                                              и рожки.
Конечно,
              следует иметь в виду,—
у нас, мадам,
                      не все такие там.
Но эту я
              передаю белиберду.
На ней
           почти официальный штамп.
Велено
           у ваших ног
положить
               букеты и венок.
Венера,
            окажите честь и счастье.
катите
          в сны его
                         элладских дней ладью…
Ну,
     будет!
               Кончено с официальной частью.
Мадам,
            адью! —
Ни улыбки,
                  ни привета с уст ее.
И пока
           толпу очередную
                                      загоняет Кук,
расстаемся
                   без рукопожатий
                            по причине полного отсутствия
рук.
Иду —
           авто дудит в дуду.
Танцую — не иду.
Домой!
            Внимателен
                                и нем
стою в моем окне.
Напротив окон
                       гладкий дом
горит стекольным льдом.
Горит над домом
                            букв жара́ —
гараж.
Не гараж —
                   сам бог!
«Миль вуатюр,
                        дё сан бокс».
В переводе на простой:
«Тысяча вагонов,
                            двести стойл».
Товарищи!
                 Вы
                      видали Ройльса?
Ройльса,
              который с ветром сросся?
А когда стоит —
кит.
И вот этого
                  автомобильного кита ж
подымают
                 на шестой этаж!
Ставши
             уменьшеннее мышей,
тысяча машинных малышей
спит в объятиях
                          гаража-коло́сса.
Ждут рули —
                      дорваться до руки.
И сияют алюминием колеса,
круглые,
              как дураки.
И когда
            опять
                     вдыхают на заре
воздух
           миллионом
                              радиаторных ноздрей,
кто заставит
                    и какую дуру
нос вертеть
                   на Лувры и скульптуру?!
Автомобиль и Венера — старо́-с?
Пускай!
            Поновее и АХРРов и роз.
Мещанская жизнь
                             не стала иной.
Тряхнем и мы футурстариной.
Товарищ Полонский!
                                 Мы не позволим
любителям старых
                               дворянских манер
в лицо строителям
                               тыкать мозоли,
веками
           натертые
                          у Венер.

ОСТОРОЖНЫЙ МАРШ