Стихотворения

Властитель мира и себя, достиг

Или достигнет этого он через

Познанье. Мозг его есть слепок мира,

А мир вращается в его сознанье:

Сквозь ночь и день круговращенья в диких

Пространствах, вкруг других и солнц, и лун,

Вкруг лета, поперек ветров и зим,

Подстать другим круговращеньям, где

За кругом круг претерпевает мир

В прозрачной оболочке мозга смену

Комедий света и трагедий тьмы, –

Мир, порожденье климата, проходит

Все циклы умонастроений мозга,

Цветенье образов его вобрав.

Наш разум обновляет мир в стихе,

В пассаже музыкальном или в мысли

Философа, находит новый смысл

Он в «Иоанн-родил-Иакова»,

В космических полетах, новизной

Меняющих привычный образ мира.

Для поколений мысли сыновьями,

Наследниками человека стали

Деянья разума – единственный завет

И достоянье. Строить жизнь он может

На истине. Что в силах ограничить

Его свободу, коль свобода в знанье?

VII.

Живущий в данности всегда сродни

Конкретной мысли, облеченной в плоть

Среди плантагенетовых абстракций,

Он – та единственная пядь, на коей

Огромные покоятся аркады

Пространства, достоверность ясной мысли,

Рождающейся из недостоверных

Систем, он – та определенность, что

Размоется в безмерности созвездий,

Как проявленье строгого закона,

Сводящего к абстракциям конкретность,

Гиганту их на плечи взгромождая.

Абстракции, сей птичий караван

Величественной матери, как бы

Есть некоего совершенства образ.

То не уловка ловкого поэта, –

Сама судьба, что в истине живет.

Нас покоряет вкрадчивость конца.

VIII.

Каков сивиллы образ? Нет, не той,

Не вознесенной и не осенённой

Красой росистых красок соразмерных:

Блистающий в святилище на троне,

Великолепный символ, осиянный

Аркадой радуги, являясь нам,

Венцом и скиптром поражает дух, –

Скипетродержица высоких жизней,

Их средоточье, лучезарный смысл.

А эта – воплощение себя,

Душа-сивилла, чей алмаз бесценный

Есть нищета, сокровища ее

Сокрыты в средоточии земли,

Сей клад – нужда, а посему и образ

Сивиллы, как слепец, наощупь форму,

Убогую, хромую вечно ищет:

Рука, спина, мечта невзрачны так,

Что и не вспомнишь, – столь неузнаваем,

До дыр, в ничто изношен прежний образ.

Ребенок спит и видит жизнь во сне,

И на дорогу женщина глядит.

Когда от этого зависит жизнь,

Они должны воспользоваться правом,

Дает нужда им это право, выдыхая,

Дать имя категориям суровой

Необходимости, наречь их – значит

Создать опору, право опереться,

А значит, право знать свое спасенье,

Посредством знанья своего достичь

Иных пределов, плоскость ту, откуда

Блистающая женщина видна

В полнейшем одиночестве, она

Между людей и все ж отчуждена

От человеческого, неземная,

Все боле отдаляясь, застывает.

И все ж, досель непознанное нами,

Нечеловеческое наших свойств,

Известное в неведомом пребудет

Нечеловеческим лишь краткий миг».

Казалось, что дыханьем монолога

Просторный парус оживил Улисс,

И парус тайной трепетал, как бы

В другую ночь другой вознесся парус,

Ночь рассекая, как морской простор,

И сгусток звёзд в ночи над ним повис.

Перевод Яна Пробштейна

РЕБЕНОК, ЗАСНУВШИЙ НАД СОБСТВЕННОЙ ЖИЗНЬЮ

Среди известных стариков

Есть безымянный, погружён

Он в думу тяжкую о всех и вся.

Они ничто вне мирозданья

Сего единственного разума.

Он изучает их извне и знает изнутри,

Лишь он один их жизнью управляет,

Далёк, и всё же близок, чтоб нынче ночью

Над изголовьем струны пробудить.

Перевод Яна Пробштейна

ПЕРВОЕ ТЕПЛО

Интересно, жил ли я в подполье,

Пытая рельность вопросами,

Земляк всех костяков земли?

Сейчас здесь тепло, о котором я позабыл,

Становится частью реальности, частью

Пониманья реальности,

И стало быть, вознесеньем, ибо я жил

В том, что могу потрогать, ощупать до чёрточки.

Перевод Яна Пробштейна

ПОКИДАЯ КОМНАТУ

Ты говоришь. Молвишь: Черты сего дня —

Не скелет, извлечённый на свет из чулана. И я не живой труп.

Тот стишок об ананасе, или тот

О ненасытном уме,

Тот о правдоподобном герое, или тот

О лете, — не такие, что может придумать скелет.

Интересно, жил ли я в подполье,

Не веря в реальность,

Земляк всех костяков земли?

Сейчас здесь снег, о котором я позабыл,

Становится частью реальности, частью

Пониманья реальности,

И стало быть, вознесеньем, ибо я жил

В том, что могу потрогать, ощупать до чёрточки.

И все ж, ничто не изменилось, кроме

Нереального, словно ничего вообще не изменилось.

Перевод Яна Пробштейна

РЕАЛЬНОСТЬ ЕСТЬ ТВОРЕНЬЕ АВГУСТЕЙШЕГО ВООБРАЖЕНЬЯ

В прошлую пятницу, при полном свете пятничной ночи,

Мы поздно ехали из Корнуэлла в Хартфорд домой.

Та ночь не была твореньем стеклодувов из Вены

Или Венеции, недвижно собиравшая время и пыль.

Был хруст силы мельничных жерновов

Под западной вечерней звездой.

То была сила славы, осенявшая вены,

Пока все рождалось, двигалось и исчезало,

Возможно, вдали — превращенье иль пустота,

Зримые превращения летней ночи,

Вытяжка серебра, обретавшая форму,

Но вдруг отринувшая себя самое.

Зыбко вздымалась массивная зыбь вещества.

Ночное лунное озеро не было ни из воздуха, ни из воды.

Перевод Яна Пробштейна