Стихотворения

Где человек равен и дюйму и миле.

Как легко на ветру превращаются в крылья знамёна …

Вещи, темнеющие на горизонте восприятья,

Становятся спутниками фортуны, однако

Фортуны духа, невидимой глазу,

Вне сферы зренья и всё-таки рядом.

Цель человека — величье духовного усилья

Край известного рядом с неизведанным краем.

Лопотанье мальчишки-разносчика газет

Превращается в бормотанье кого-то другого.

Запах лекарства – стойкое благоуханье…

Кровать, книги, стул, снующие няни,

Свеча, которая ускользает от взгляда, все это

Источники счастья в обличье Рима,

Формы внутри древних кругов очертаний,

Сокрытых тенью формы.

В сумятице на книгах и кровати, и в знаменье

На стуле, в движенье прозрачных монахинь,

В пламени свечи, который отрывается от фитиля,

Чтобы с парящим совершенством слиться,

Освободиться от огня и стать лишь частью

Того, чей символ — пламя того, что небо доступно.

Как сам с собой, с подушкой говори.

Оратором, но внятным будь

И не велеречивым – о, в полузабытьи

От жалости, что памятником комнате сей стала,

Чтобы в огромности сей озаренной мы

Почувствовали подлинную малость, чтобы каждый

Из нас узрел себя в тебе, услышал голос свой

В твоём, учитель, мастер, полный состраданья,

В небытия частицы погружёный.

В глубинах бодрствованья дремлешь ты,

На крае стула иль в тепле постели,

Ты жив, но проживаешь в двух мирах,

В одном покаялся, в другом же нераскаян,

Величия нетерпеливо страждешь,

Столь нужного в твоём страданье,

Но лишь в страданье ты его находишь,

Лишь в откровенье гибели, глубинной

Поэзии умерших или нищих,

Как бы в последней капле тёмной крови,

Из сердца капающей на виду,

Что может крови быть равна имперской

Для гражданина неба, но и Рима.

Речь нищеты взывает к нам, из всех

Древнейшая. Трагический финал.

И ты, который говорит безмолвно,

Возвышен слог возвышенных вещей,

Неуязвимый человек среди

Тупых начальников и голого величья

В аркадах птичьих, в ливне витражей.

Вплывают звуки. В памяти – строенья.

Не затихает город никогда,

Да ты и сам того не хочешь, это

Часть жизни комнаты твоей кровать

В архитектуру куполов вписалась.

И хор колоколов созвучным звоном

Святые выкликает имена,

Противясь, чтобы милость была тайной

Безмолвия, где одинокость чувств

Откроет больше, чем их гулкий шепот.

Вид полного величия в конце:

Все зримое в размерах вырастает,

Но остается всё ж кроватью, стулом,

Монашками снующими, театром

Пронзительным и комнатой твоей.

Строенье абсолютного величья,

Которое исследователь структур

Сам для себя избрал. Он на пороге

Стоит, как будто в мысли форму обрели

Слова его, и он постиг их суть.

Перевод Яна Пробштейна

СТИХОТВОРЕНЬЕ, ЗАМЕСТИВШЕЕ ГОРУ

Вот оно, слово в слово,

Стихотворенье, заместившее гору.

Он вдыхал его озон,

Хотя книга, раскрытая на столе, обрастала пылью.

Оно напоминало ему, как было необходимо

Выбрать направленье, куда идти,

Как он переставил сосны,

Сдвинул скалы и выбрал путь среди туч

К верной местности,

Где он бы нашел завершенье в необъяснимом итоге:

Опеределённость горы, в которой его неопределённость

Найдёт, наконец, пейзаж, к которому они оба стремились,

Где он мог бы лежа глядеть на море внизу,

Узнавая свой неповторимый и одинокий дом.

Перевод Яна Пробштейна

СКАЛА

I.

70 лет спустя

Иллюзия – то, что когда-то мы были живыми,

Жили в родительском доме, искали себя,

Своим порывам верны – в свободе, лёгкой, как воздух.

Подумай о той свободе семьдесят лет спустя.

Она уже не воздушна. Дома недвижно застыли,

Хотя и стоят они прочно в устойчивой пустоте.

Нет ни теней наших даже, ни их теней не осталось.

К концу подошли те жизни, прожитые в воображенье,

Их не было никогда... И звуков гитары тоже

Не было, нет и ныне. Абсурдно. Сказанных слов

Не было, нет и ныне. Этому верить нельзя.

В тот полдень свидание в поле кажется выдумкой, где

В отчаянье два трупа обнялись

В разыгравшемся воображенье, –

Причудливо предполагая, человек утверждал в теореме,

Что соприродны солнцу те двое, что те величины

Входили в замыслы солнца

О его же собственном счастье,

Словно ничто могло мастерством, metier, обладать,

Бренное в вечной своей мерзлоте

Жизнь утверждать – иллюзия была так желанна,

Что пробились зелёные листья, на высокой скале прорастая,

И сирень расцвела, как будто слепоту исцелили,

И радуясь, яркий свет возгласил рождение зренья.

Ожило цветенье и мускуса благоуханье,

Жила непрерывность в вечном движенье,

И вся вселенная – частица бытия.

II.

Стихотворение как символ

Мало покрыть листвою скалу.

Мы должны от неё исцелиться лекарством земли

Или сами себя исцелить, что равно

Врачеванью земли – исцелению от забвенья.

И все же если набухнут почки, проклюнутся листья,

Если они расцветут и появится плод,

Если отведаем мы разноцветных первин,

Плодов их плоти, земля могла б исцелиться.

Произведение листьев – символ стихотворенья,

Изображенье блаженства, а символ есть человек.

Жемчужный венчик весны, великий венок лета,

Времени осенняя лента – копия солнца, покровы скалы.

Те листья – стихотворенье, икона и человек,

Они – исцеленье земли и наше,

Утверждая, что ничего иного и нет.

Неизменно они пускают ростки, цветут и рождают плоды.