Стихотворения

Из стакана, — и спать — или, если не спится,

То лежать в темноте и бежать не пытаться,

Или взглядом с тоскующим взглядом скреститься —

Это и значит — навек распрощаться.

Упражняться в занятии этом приятно,

Будь ты смертный еще или ангел. От солнца —

Все, что наше на свете: сиянье и пятна.

Что мы стоим, сверх солнечного червонца?

Перевод Григория Кружкова

ПРИЛИЧНО ОДЕТЫЙ МУЖЧИНА С БОРОДОЙ

А за последним «нет» приходит «да»,

И мир висит на этом волоске,

«Нет» — это ночь, «да» — это ясный день,

Пускай отвергнутое соскользнет

За водопад заката, — но одно

Останется надежное — пускай

Ничтожное, как усики сверчка, —

Случайное, как фраза, целый день

Твердимая в уме и так и сяк,

Последнее — то, что важней всего, —

Останется — и ты не одинок,

Мир в сердце и зеленая листва,

А только и всего, что горстка слов,

Сама себе поверившая речь,

Сквозь сон у изголовья странный звук,

Как бы жужжащий крылышками эльф,

Всю ночь над спящим домом, в тишине —

Жужжащий разливающийся свет…

И ненасытный, недовольный ум.

Перевод Григория Кружкова

БОГ БЛАГ. КАК ПРЕКРАСНА НОЧЬ

Оглянись, луна — оглянись, улетая прочь!

Погляди на эту голову и на цитру

Внизу.

Оглянись, летунья смуглая, оглянись

На книгу и туфли, на увядшую розу

Земли.

Прошлой ночью ты тоже прилетала сюда,

Подлетала близко, чтобы все рассмотреть.

Вот опять —

Эта голова говорит, она читает слова,

Она ищет причин, она ищет возвышенных

Рандеву.

Она тренькает что-то на ржавых струнах своих,

Выжимая из кочерыжки лета благовоннейший

Эликсир.

С твоих огненных крыл слетает древняя песнь,

Песнь огромности и беспредельности пронизывает

Прохладную ночь.

Перевод Григория Кружкова

СПОКОЙНО БЫЛО В ДОМЕ, ТИХО В МИРЕ

Спокойно было в доме, тихо в мире.

Читатель обратился в книгу. Ночь

Была одушевленной жизнью книги.

Спокойно было в доме, тихо в мире.

Слова звучали словно не из книги,

А из самой ожившей тишины,

Пока читатель вслушивался в них,

С усердьем наклоняясь над страницей.

Ночь летняя была оправой правды.

Дом замер, чтобы мысли не нарушить.

Стоявшая над домом тишина,

Как страж, хранила цельность этой мысли.

И правды не было другой — лишь эта

Мир обнимающая тишина,

Ночь летняя, и книга, и читатель,

Склоняющийся за полночь над книгой.

Перевод Григория Кружкова

СОВА В САРКОФАГЕ

I

Три тени скользят меж мертвых: высокий сон,

Своей высокостью утешающий их, высокий мир,

На чьих плечах покоятся небеса, —

Два брата, — и третья тень, что во тьме

Прощается шепотом, обращаясь к тем,

Которые не могут сами сказать «прощай».

Три эти тени зримы пытливым очам,

Которые не могут закрыться и в темноте.

Этот шепот слышен ушам, потому что слух

Повторяет безмолвно звуки прощальных фраз.

Эти тени — не символы непроницаемых тайн

И не косные глыбы мрака. Они скользят

В той прозрачной ночи, которой не нужен свет,

В той стихии, что тяжести времени лишена

И весь мир собой обнимает, как мысль — мечту.

Этот сон не только брат, но также отец,

Этот мир иначе еще называют покой;

А та, что во тьме меж сном и небытием

Как птица ночная, вскрикивает: храни,

Храни ту память, что я оставляю тебе,

Храни и прощай, — есть великая матерь земли,

Матерь живущих и матерь мертвых. Темна

Дума об этой троице темных теней,

Ибо они, как желанья смертных, темны.

II

И день пришел — тот день, когда человек,

Живущий средь мнимых, мысленных величин,

Внезапно узрел их в серенькой дымке дня

Ярчайшим чудом, которое есть и грядет, —

Задумывая исход из шаткости дней

В незыблемое и вечное, что грядет,

В то даже не время, а место, или, скорей,

Подобье места, столь сходного с нашей землей,

Что это сходство в нем разбередило струну

Какой-то узывной, нестерпимой тоски:

Какого-то сретения в ярко-желтых лучах —

Ожившей памяти свет в ослепших очах.

III

И он увидел на высотах сна

Клубящиеся складки белизны,

Как груды пышных взвихренных одежд

Иль гряды гор, плывущие сквозь дым

Ночей и дней, пронизанные вкось

(И там всего сильней, где волны их

Сходя на нет, сливались в ровный фон)

Сиреневым свечением глубин,

Что обнимало эту массу тел

И, обнимая, придавало смысл

Морщинам, складкам их и завиткам,

Подобным следу ветра на воде,

Когда промчится ветер. Этот сон

Был белизною высшего ума,

Сияньем, раскаляющим сильней,

Чем солнце, окольцованный зрачок…

Он глубоко вдохнул и ощутил

Покой родного, сбывшегося сна.

IV

Как всадник на арабском жеребце,

Резной и цельный, как кленовый лист,

В мерцающих доспехах мишуры,

Мир-утешитель перед ним стоял,

Горя и не сгорая в пламенах

Брильянтовых блуждающих огней.

И это был Мир-В-Смерти, это был

Брат сна, нечеловеческий покой,

С девизом Абсолюта на груди,

С каменьем колдовским на раменах,

Один из чистых духов пустоты,

В мерцающем сияние дивных риз:

Веками вышивала их мечта,

Их нити золотые, их стежки,

Сомнений вечно вьющийся узор,

И алфавит цветочный — чтобы гадать,

Какая в судный час нас ждет судьба,

И мотылек — о счастье вспоминать.

Украшен кровью наших смертных грез —

Предсмертных грез — и зеленью надежд,

И завязями гибельных геройств,

Мир перед ним стоял, как монумент