Стихотворения и поэмы

Прошло немного дней. Взволнован Чует.
Большая весть у всех не сходит с уст.
Еще сто пять дехкан (да-да — сто пять!)
колхозниками захотели стать.
Кишлак шумит, гостей из центра ждет.
В день смерти Ильича назначен сход.
Предсельсовета ходит по дворам,
к середнякам заходит, к беднякам,
зовет и женщин, не одних мужчин.
У нас теперь для всех закон один.
Кукана встретил. «Как живешь?» — спросил.
Поговорил и тоже пригласил.
Но вот и день настал, и час настал.
Повсюду заспешили стар и мал:
«Скорей, друзья, скорей, уже вот-вот
приедут гости и начнется сход!»
Собрали бедняков, середняков,
собрали молодых и стариков.
Всех работяг собрали на майдан.
Явился, озираясь, и Кукан.
Стал с краешку, оперся на дувал.
«Не уставать вам!» — вежливо сказал.
И услыхал: «И ты не уставай.
Что стал в стороночке? Сюда давай.
Ну как у бая? Роскошь? Благодать?»
Кукан молчал, не зная, что сказать.
Дул быстрый ветер, трепетал врастяг
багряный с траурной каймою стяг.

Вдали заметно заклубилась пыль,

к майдану подкатил автомобиль.
«Приехали! Приехали! Ура!» —
ликуя закричала детвора.
Приехавшие не спеша сошли,
к столу президиума подошли.
Предсельсовета встал и встретил их.
Сказал: «Вниманье!» — и майдан затих.
«Собрание трудящихся крестьян
открыто!» — услыхал бедняк Кукан.
И тут оркестр колхозный заиграл
великий гимн «Интернационал».
Все поднялись. Торжественна, сильна
лилась, лилась мелодии волна.
Потом, когда последний звук затих,
один из хлопкоробов молодых
сказал, затронув души и сердца:
«Товарищи, в честь Ленина-отца
одну минуту молча постоим».
И стало тихо-тихо… Недвижим
стоял Кукан. Растроган, удивлен,
едва от слез удерживался он.
Всё было ново, всё наперекор тому,
что видел он до этих пор.
Кто вел собрание? Батрачка. Вот она
спокойно поднялась, ловка, стройна,
сказала всем: «Сейчас начнет доклад
инструктор из райкома Халмурад».
Рукоплескания, приветный гул.
Встал парень в кожанке, вперед шагнул.
Заговорил. В словах — задор, призыв.
Кукан внимал, дыханье затаив.

«Товарищи! Прошло уже шесть лет,

как умер Ленин, но его завет,
его дела, мечты его размах —
не в наших ли стремленьях и делах?!
Объединясь, идя его путем,
мы людоедам-баям сердце рвем.
Везде у нас кипит ударный труд.
Растут заводы, фабрики растут.
Гиганты эти каждый день и час
ударных темпов требуют от нас.
Ишаны, баи строят козни нам,
шипят, язвят, желают розни нам.
Пускай! Мы тоже не лежим, не спим.
Наш каждый трактор — оплеуха им.
Распашем, унавозим все поля —
богатый урожай вернет земля.
Коль станет сплошь колхозным наш кишлак —
мулла увянет, скрючится кулак.
Кто он — мулла? Он груз, что тянет вниз,
петля на шее, байский блюдолиз.
Прочь этот сор! Пусть будет чистым дом,
пусть нашим другом станет агроном.
Товарищи! Весна уже вот-вот.
Что даст ткачам колхозный хлопковод?
Пора, давно пора нам перестать
у заграницы хлопок закупать.
Растрачивать свой золотой запас
на тех, кто явно точит нож на нас!
Пусть ни одной полоски поливной
не будет незасеянной, пустой.
Чтоб каждый, кто бы нам ни угрожал,
увидел нашу силу — урожай.
И, проиграв бескровный этот бой,
задохся бы от ярости слепой.
Вы знаете: среди союзных стран
найлучший хлопкороб — Узбекистан.
В единстве братском став сильней вдвойне,
мильоны тонн должны мы дать стране.
Понять, в чем суть колхозов, не хитро:
совместный труд, совместное добро.
Но, если будем мы дружны и впредь,
мы всех врагов заставим онеметь.
Ведь, силу многих воедино слив,
становится гигантом коллектив.
„Твоя земля, моя земля“ — не жизнь.
Для блага всех разрушим все межи!..
Товарищи! Наш уровень возрос:
еще сто пять хозяйств войдут в колхоз.
Вы сами тут решите, как вам быть.
Но наш совет — не надо сил дробить.
Разумнее всем новым ста пяти
в уже сплоченный коллектив войти.
Хотя бы — Кзыл Курган. Тогда бы он
и вправду мощным стал, как бастион.
Тогда бы он за множество заслуг
прославился на сотни верст вокруг.
Вот так, друзья. Могучий наш союз,
не оступясь, любой поднимет груз.
Да, Ленин умер. Умер, но живет.
Его дорогой мы идем вперед.
Мы ленинцы. Он с нами — вождь и друг.
Штурвал машин не выпустим из рук!»

Так он закончил речь, и всё кругом

потряс рукоплесканий гулкий гром.
Потом, советуясь, как быть,
как жить, другие тоже стали говорить.
Сначала вышел острый на язык,
видавший много бед батрак Разык.
Сказал: «Мы всей душою за колхоз.
Что видел я у бая, гол и бос?
Трудился, набивал ему амбар.
Ему был плов, а мне от плова пар.
Все наши баи так. Шариф, Ильхам,
Саид, Наби, Кудрат, мулла Бахрам.
От чьих трудов у них что хочешь есть?
Коней не счесть, коров, овец не счесть,
угодий не обмерить поливных…
Всё это нами добыто для них!
Довольно! К дьяволу! Пришла пора
самим взять вожжи своего добра.
Себе — свой разум, свой умелый труд.
А баев — прочь! Пусть баи глину жрут!
Их надо ликвидировать как класс.
Земля — для тех, кто трудится. Для нас.
Но враг упорен. Враг не сдастся сам.
Он лезет к беднякам, к середнякам,
морочит их, вливает в уши ложь:
„В колхозе зло. В колхозе пропадешь!“
И что скрывать! Порою их аркан
не зря летит. Вот, например, Кукан.
Спросите-ка его, как он живет,
как мыкается он четвертый год.
А что причиной?.. На свою беду —
у бая, у муллы на поводу
Юн, зелен, опыта в хозяйстве нет.
Пришел к Шарифу: „Дайте мне совет“.
Ну и пропал! Что есть у парня? Пыль:
вол полусдохший и омач-горбыль.
А ходит в чем? А ну, бедняга, встань.
Пять лет уже он носит эту рвань.
Хоть раз бывал он сытым? Нет. И что ж?
Нейдет в колхоз. Вот как дурманит ложь!
Мы знаем их слова: „Толпа слепа.
К добру не может привести толпа.
Зачем колхоз? Зачем артельный труд?
Где много пастухов, там овцы мрут“.
Лгут хитрецы. Сулят не жизнь, а рай.
„Ты только землю, — говорят, — отдай“.
А ну, Кукан, сейчас при всех ответь,
не так ли ты попал к Шарифу в сеть?»

Кукан стоял потупившись, краснел.

«Я кончил», — объявил Разык и сел.
Потом поднялся, покосясь на стяг,
женоподобный, средних лет толстяк.
Он так сказал: «Эй, постыдись, Разык!
Совсем ты уважать людей отвык.
Ты на Шарифа зря не нападай.
Шариф-ака — почтенный, добрый бай.
И зря муллу ты пачкал так и сяк.
Смотри…» Но досказать не смог толстяк.
«Умолкни!» — раздалось со всех сторон.
— «Торгаш поганый! Убирайся вон!»
— «С дружками вместе — с баем и муллой
в одной могиле сгинь, пузырь гнилой!»
— «Теперь уж мы не батраки, не те,
что, всех боясь, томятся в нищете!»
— «А кто тебя пустил сюда, паук?!»
И тут же, в десять иль двенадцать рук,
схватили цепко и, намяв бока,
с майдана вытолкали толстяка.
И снова речи, реплики… И вот
пришел и заявлениям черед.

Азиз… Надыр… Астанакул… Баймат…

Ладоней гром, приветствий водопад.
Вступивших вписывают в чистый лист…
Тут встал один партийный активист
и, вскинув руку, предложенье внес:
«Пусть Ленинским зовется наш колхоз!»
И снова будто шквал потряс майдан.
Потом Разык сказал: «А что ж Кукан?
Так в нищете и проживет все дни?..
А ну-ка, сам откликнись, кашляни!»
Кукан замялся, думал, оробев:
«Вступив, не навлечешь ли божий гнев?
Не запятнаешь ли грехом души?»
Но всё ж решился, выдохнул: «Пиши!» —
и рукавом халата вытер пот…

Кукан навек запомнил этот сход.