Стихотворения и поэмы

Вот и Липцы…
«Где же Варенька, Варвара…
Где же рыжий Берест?»

В улицах темно,

И зловещий отблеск звездного пожара
На прудах широких отпылал давно.

«Что-то ждет сегодня? Нечего таиться:

Видно, я негаданно здесь попал в беду…
Фрунзе вдруг подумает: загулял Синицын,
И пошлет по следу в степь да в лебеду».

Он лежал избитый. А телега мчалась

С грохотом и скрипом… Вот разбитый вал…
Вот крыльцо знакомое… Здесь порой — случалось —
Вареньку Еланову по ночам встречал…

«Вот и дом высокий, палисад узорный…

Варенька Еланова здесь тогда жила…
Друг мой незабвенный, друг мой непритворный,
Та ль дорога в поле травой заросла?

Атаман Еланов — кряж восьмипудовый,

Вся в крестах, да в лентах, да в медалях грудь,—
Воевал он в Хиве, спьяну гнул подковы,
В степи акмолинские проложил он путь, —
С ним мы не дружили — твой отец, Варвара,
С самой первой встречи невзлюбил меня…»

В доме по-цыгански плакала гитара,

И схватил станичник под уздцы коня.
«Выходи!..»
Он спрыгнул…
Связанные руки
Словно онемели: за ночь отекли,
Будто в трясовице — в той степной трясухе —
Два седых станичника к дому повели.
В горнице высокой тесно, — на киоте
Пузырек зеленый со святой водой,
Зеркало на стенке в тусклой позолоте,
Сорок фотографий на стене другой.
На столе бутылки с черным самогоном,
Десять сковородок — подгорелый шпик.
Пьяный незнакомец с золотым погоном
На скамейке узкой с диким храпом спит.
Под киотом старым, развалившись в кресле,
Берест брагу черпал чаркою большой.

«Здравствуй, друг старинный, — он промолвил, — если

Станешь вместе с Берестом полною душой,
Бурю мы посеем — оренбургской степью
Пронесемся с присвистом на конях лихих,
Встретят нас станицы всем великолепьем,
Понесут хоругви в городах больших».

Поглядел Синицын: пьяный подхорунжий

Говорит докучно, пьет хмельной настой.
Для чего ж недавно он хвалился дружбой
С этим самозванцем с рыжей бородой?

«Варька, — вдруг сердито раскричался Берест,—

Гости к нам приехали — выходи скорей!»
Загрустил Синицын — в той любви изверясь,
Глаз своих не сводит с голубых дверей.

Заскрипели где-то с плачем половицы.

Как в тюрьме угрюмой, загремел запор.
Варенька выходит — стала средь светлицы,
Вскрикнула нежданно: «Как? Ты жив, Егор?»

Варенька, Варвара… Не промолвить слова…

Ты ли, с красной лентой в черных волосах,
Здесь стоишь негаданно, — полюбив другого,
Позабыв про молодость, про костры в степях?

Вглядывался долго, хмуро, молчаливо

Он в лицо Варвары, узнавая тот
Облик не забытый, облик горделивый,
Что с далекой юности в памяти живет.
Знать, немало было горя и докуки
За года разлуки (и свершился суд!),
Словно память злая истомившей муки —
Две морщинки тонких возле самых губ.

«Как же всё случилось? Как ты изменила?

Как же рыжий Берест смог тебя прельстить?»

(В полночь лампа чадная стены осветила,

Луч луны тянулся по окну, как нить.)

«Что же ты, Варвара (Берест и не слышит,

Что́ шептали губы Варины в тоске),
Эх, малы нам Липцы, подымайся выше,
День придет — и будем пировать в Москве.
Ты под сердцем носишь сына мне отныне,
Будут в день заветный петь колокола…
Будет слава Береста в приозерной сини
Как ковыль горюча, как огонь светла…»

— «Самозванец подлый! — закричал Синицын.—

Изменил ты родине, изменил друзьям,
Нет тебе пощады и в родной станице:
Эскадроны Фрунзе скачут по степям!
Не в Москве ты справишь новоселье, Берест:
Трибунал объявит смертный приговор,
Поведут конвойные через степи, через
Камыши озерные на широкий двор…»

— «Смерть моя загадана, но твою сначала

Будем миром праздновать, — Берест говорит.—
Вместе нас когда-то в седлах ночь качала,
Пусть же дружба ныне, как в костре, горит.
Завтра ж, рано утром…»
                                             Звякнула гитара.
От причин неведомых облака в огне…
В обмороке падает на порог Варвара,
И ведут Синицына в черной тишине…