Долой подробности! Он стукнул по страницеТяжелым кулаком. За ним еще сквозитБеспутное дитя Парижа. Он стремитсяНе думать, есть, гулять. Как мерзок реквизитЧердачной нищеты… Долой! Но, как ни ставь их,Все вещи кажутся пучинами банкротств,Провалами карьер, дознаньем очных ставок.Все вещи движутся и, пущенные в рост,Одушевляются, свистят крылами гарпий.Но как он подбирал к чужим замкам ключи!Как слушал шепоты, — кто разгадает, чьи?—Как прорывал свой ход в чужом горючем скарбе!Кишит обломками иллюзий черновик.Где их использовать? И стоит ли пытаться?Мир скученных жильцов от воздуха отвык.Мир некрасивых дрязг и грязных репутацийЗалит чернилами. Чем кончить? Есть ли слово,Чтобы швырнуть скандал на книжный рынок сноваИ весело резнуть усталый светский слухЛатынью медиков или жаргоном шлюх?А может быть, к утру от сотой правки гранокВоспрянет молодость, подруга нищеты.Усталый человек очнется спозаранокИ с обществом самим заговорит на «ты»?Он заново начнет! И вот, едва лишь выбравИз пепла памяти нечаянный кусок,Он сразу погружен в сплетенье мелких фибров,В сеть жилок, бьющихся как доводы в висок.Писать. Писать. Писать… Ценой каких угодноУсилий. Исчеркав хоть тысячу страниц,Найти сокровище. Свой мир. Свою Голконду.Сюжет, не знающий начала и границ.Консьержка. Ростовщик. Аристократ. Ребенок.Студент. Еще студент. Их нищенство. ОбзорТех, что попали в морг. Мильоны погребенныхВ то утро. Стук дождя по стеклам. Сны обжор,Бессонница больных. Сползли со щек румяна.И пудра сыплется. Черно во всех глазах.Светает. Гибнет ночь. И черновик романаДымится. Кончено. Так дописал Бальзак.Ноябрь 1929