Стихотворения и поэмы

«В середине 1942 года, – сообщает Кирсанов, – добиваюсь возможности более широкой работы. Вызван в Москву. Начинаю работать над „Заветным словом Фомы Смыслова“. Эта работа получает в армии огромный резонанс, издается миллионами экземпляров, печатается во всей фронтовой прессе. Часто выезжаю на фронты. В конце 1943 года возвращаюсь на Калининский <фронт>. Там пишу „Фому Смыслова“ и другие вещи» (Автобиография РГБ). Первая листовка – «О чести воинской» – была выпущена в сентябре 1942 г. (тогда же были напечатаны первые три главы «Василия Теркина» Твардовского), последние – в конце 1944 г. «Листовки печатались миллионными тиражами, перепечатывались почти всеми дивизионными, армейскими и фронтовыми газетами», – свидетельствует Л. Крупеников, сообщая о большой популярности листовок: «Спросите у любого бойца на фронте – кто такой Фома Смыслов, и вы услышите обстоятельный рассказ о жизни этого бывалого русского солдата, о его боевых делах и, главное, о метких речах и поговорках, многие из которых вошли во фронтовой быт. Фома Смыслов для этих людей не просто реально существующий где-то человек, – он воюет на соседнем участке фронта, все знают о том, что он был ранен, многие пишут ему письма и даже ожидают ответа. <…> Фронт верит и в Фому Смыслова и Фоме Смыслову. Его любят и уважают. <…> Какими средствами достигнуты эти любовь и уважение? Прежде всего, честным показом трудного солдатского дела» (Боевые друзья Фомы Смыслова // Зн. 1945. № 4. С. 150, 152). «Результаты воздействия „Заветного слова“ огромны, – отмечал О. Леонидов в рец. на ЗСФС-43. – Фому Смыслова знает вся Красная Армия. На его имя поступают тысячи писем, в которых бойцы выражают благодарность бывалому солдату за его поучения. <…> Многое из листовок Фомы Смыслова живет в Красной Армии в виде поговорок и пословиц, отдельные меткие выражения используются фронтовой печатью как лозунги или в качестве подписей под плакатами. „Заветное слово“ вызвало ряд подражаний. <…> „Заветное слово Фомы Смыслова“ уже бытует в народе как фольклор» (Изв. 1944, 12 янв.). Последнему обстоятельству способствовала анонимность всех публикаций «Заветного слова» в годы войны, благодаря чему фронтовой читатель считал Фому Смыслова автором, реально существующим лицом. «Мне показывали в ПУРе, – вспоминал И. Сельвинский, – целые мешки писем фронтовиков к Смыслову: народ считал его живым человеком» (Живое слово поэта // КПр. 1966, 18 сент.). Исследователь упоминает о «сорока тысячах писем-откликов» (Гринберг. С. 16). Кирсанов считал «Заветное слово» основной своей работой в годы войны. Выступая 8 февр. 1944 г. на IX пленуме правления ССП, он говорил: «Что такое „Фома Смыслов“? Раешник, ухудшенный вид литературы для простых людей? Тысячу раз нет. Я утверждаю, что ни на одну свою вещь я не потратил столько труда. Я утверждаю, что вложил в нее все свое мастерство. Я обратился к русскому старинному лубку, взял и усовершенствовал построение фразы, добился афористичности, добился строгости композиции в этом мало изученном жанре. Я изучил народные заговоры от меча, пули, дурного глаза… Я добился успеха только потому, что возродил в „Фоме Смыслове“ исчезнувший русский стих, сохранившийся только в пословицах. Фома Смыслов – это мой эпос. <…> Немцы имитируют Фому Смыслова, шпигуют его антисоветскими и антисемитскими вставками и бросают из самолетов. Они знают, что солдаты Красной Армии будут читать Фому Смыслова, что эта вещь имеет влияние, и они копируют его. Копирование врагом – свидетельствует о силе оружия» (Стенограмма РГАЛИ. Цит. по кн.: Самойленко Г. Стихотворная сатира и юмор периода Великой Отечественной войны. Киев, 1977. С. 126, 129–130). Первые критические отклики на «Заветное слово» появились еще в разгар войны. «Своеобразие листовок о Смыслове в том, что Кирсанов использовал здесь старинную форму русского стиха – раешник. <…> Он у него гибок, выразителен, афористичен…» (Тимофеев Л. Фронтовые листовки // Литература и искусство. 1943, 16 янв.). Ю. Нагибин в большой статье «Заветное слово Фомы Смыслова», упомянув популярных тогда героев фельетонов фронтовых газет Танкина и Зениткина, продолжает: «Но, пожалуй, кто сумел больше других затронуть душу бойца, так это Фома Смыслов, бывалый солдат, с его меткими речениями-поговорками. <…> Фома Смыслов – это образ русского солдата, каким он стал теперь, после многих испытаний, выпавших на долю Красной Армии. Это кадровый солдат, вместивший в себя большой опыт войны, солдат, познавший и горечь временных неудач, и радость могучего наступления. Он до конца свыкся с фронтовой „житухой“; крепко, как семью, полюбил солдатское товарищество, где все за одного и один за всех. Потому-то и стал образ Фомы Смыслова близок бойцам нашей армии. Учит Фома Смыслов не каким-либо особым уловкам, а простым и вместе с тем главным вещам, без которых солдат не есть солдат, дисциплине, бесстрашию, красноармейской чести, бдительности, ненависти к врагу. Для этого Фома находит точные слова, подкрепляя их примерами из собственной долгой боевой жизни и жизни своих друзей» (Красная звезда. 1943, 19 авг.). «Фома Смыслов просто и душевно говорит суровую правду о войне» – признает Л. Крупеников, критикуя однако поэта за нетворческое отношение к «несколько устаревшей форме лубка», «упрощение, огрубление языка». «Покорное следование окостеневшей форме и псевдонародной лексике, – заключает он, – помешало Кирсанову создать полноценный, многогранный образ передового человека нашей эпохи, бойца Красной Армии, воина-освободителя» (Зн. 1945. № 4. С. 152, 154, 155). В дальнейшем мнения критиков о произведении резко разделились. Так, в одном номере ЛГ под рубрикой «Литературные дискуссии» помещены две противоположные оценки «Заветного слова»: «…„Фома Смыслов“ явился своего рода подвигом для поэта: обращенный буквально к миллионам армейских читателей, он полностью дошел до них, возбудив уверенность в реальном существовании героя, вызвав бесчисленные отклики, которые уже сами по себе являются солдатским фольклором» (Антокольский П. На подступах к трагедии // ЛГ. 1947, 13 дек.); «С. Кирсанов работал одновременно в нескольких планах, жанрах и стилях: с одной стороны, – „Смыслов“ и другие произведения, предназначенные специально для „массового читателя“; с другой, – для себя самого и особых поэтических ценителей; „раешник“ – и „лира“. Если бы С. Кирсанову были действительно дороги те люди, которым адресован „Смыслов“, он вряд ли придерживался бы такой системы; он принимал бы „массовых читателей“ за тем же столом, за которым сидит он сам и его литературные друзья» (Александров В. Новаторство или эпигонством // Там же). И. Л. Андроников, который в годы войны вместе с Кирсановым был на Калининском фронте, говорил, выступая 1 ноября 1956 г. на вечере, посвященном 50-летию со дня рождения Кирсанова: «Фома Смыслов был сделан настолько реально и настолько конкретно, что его многие читатели принимали за живого человека <…>. Но тем не менее, он признан недостаточно. Я всегда жалею, что эта работа не получила достаточного признания. Это одна из самых великолепных работ – тонкая, точная, нужная, оперативная. И это, конечно, поэзия, как она есть и какой она должна быть» (РГАЛИ, фонд Центрального дома литераторов им. А А. Фадеева). Нередко «Фома Смыслов» рассматривается в сопоставлении с «Василием Теркиным» Твардовского. «Этот бывалый солдат, как он отрекомендовался лихим и ладным раешным стихом, ныне забыт, – писал Б. Слуцкий. – Но было время, когда его читали не менее, чем Теркина. Теркин учил чувствовать и мыслить. Смыслов учил солдатским ухваткам и навыкам, вплоть до методы чистки винтовки. Миллионы листовок с наставлениями Фомы Смыслова были обращены к самым неподготовленным в поэтическом отношении бойцам. Продолжая раешник ярмарочных балаганов, разудалый стих лубков, Кирсанов, скрывшийся под этим псевдонимом, учил солдат и воевать и жить на войне» (Благородная ярость // НМ, 1971. № 5. С. 268). Отвечая на анкету ВЛ, Д. Самойлов писал: «Фома Смыслов войны не пережил. Работа эта блестящая, как почти все, что делал Кирсанов. Но задача была сугубо утилитарная, листовочная, и герой Кирсанова над этим не вырос, не поднялся, как вырос, расширился, возвысился герой Твардовского…» (ВЛ. 1985. № 5. С. 72).