Стихотворения и поэмы

Автографы ЛА: КВ-1, под загл. «Глазами неба», др. ред., дата: 1941–1943; КВ-2, под загл. «Война и небо», др. ред., дата: 1942–1943; авт. маш. РГАЛИ, фонд ред. Окт, др. ред., под загл. «Выше жизни», дата: 1943–1944. О работе над поэмой Кирсанов упоминает в Автобиографии РГБ: «В конце 1943 года <…> начал работу над „Войной и небом“ <…>. В 1945 году заканчиваю поэму „Война и небо“…» Таким образом, помимо окончательной, существовали еще несколько предварительных редакций поэмы: наиболее ранняя – «Глазами неба», следующая – «Война и небо». В 1945–1946 гг. поэма была снова переработана, о чем автор сообщал В. Вишневскому в письме от 23 мая 1946 г.: «…За год я очистил ее от примесей и многое в ней долепил и еще надеюсь и Вас завоевать ею» (РГАЛИ, арх. В. В. Вишневского). Эта редакция, названная «Выше жизни», и была отдана автором в Окт. Однако работа над текстом продолжалась, и в Окт. поэма была опубликована уже в новой ред. История публикации поэмы сложилась чрезвычайно непросто. В начале 1945 г. Кирсанов предложил ее в НМ. В протоколе заседания редколлегии журнала от 2 апр. говорится: «Присутствовали тт. К. А. Федин, В. Р. Щербина, М. М. Розенталь, А. М. Дроздов, Н. И. Замошкин. Слушали: С. Кирсанов прочел свою новую поэму „Война и небо“. Общая оценка поэмы – положительная. <…>. Постановили: поэму принять к печатанию в „Новом мире“. Обсуждение частностей отложено до времени, когда редакция ознакомится с поэмой в рукописи» (РГАЛИ, фонд ред. НМ). В результате поэма была отклонена, и автор передал ее в Зн. Члены редколлегии отозвались о ней по-разному: «„Война и небо“ – это попытка новой формы стихотворной драмы, где вместо людей действуют явления природы: облака, небо, ветер, земля и т. д. Но еще Пушкин писал о равнодушной природе. С каким бы интересом мы ни следили за оригинальными героями этой драмы, мы не можем найти человеческого тепла у таких действующих лиц, как мотор, зенитные орудия, пули, а условные персонажи, такие как мать, любимая, Сталинград, действуют только как аллегории. Попытка несомненно оригинальная, но я боюсь, что в ней очень много от чисто эстетического любования возможностями звукоподражательного стиха…» (Н. Тихонов, 11 июля 1945 г.); «Дай бог побольше таких поэм. Вещь не только примечательная, но во многом и замечательная. Она светлая, добрая, оптимистичная и даже, я бы сказал, трогательная. <…> Кстати сказать, идейно – вещь правильна и своевременна. В любви к автору меня заподозрить трудно, и однако думаю о<б> этой его вещи с большой теплотой. Спорного, по-моему, в ней мало. Люди, любящие поэзию – перешагнут через непривычность и трудность (кстати, не бог весть какую) поэмы – а не любящие поэзии все равно стихов в журнале не читают <…>. Поэму надо безусловно принять и напечатать» (К. Симонов, 15 июля 1945 г.); «Вещь условная, головная… – До души моей такое изображение войны не доходит… – На редколлегии буду против поэмы С. Кирсанова. Она не в курсе, не в традиции „Знамени“» (Вс. Вишневский, 23 июля 1945 г.) (РГАЛИ, фонд ред. Зн). 23 июля поэма обсуждалась на заседании редколлегии журнала и была отклонена большинством голосов. «Никакой пессимистической линии у меня нет, – писал Кирсанов В. Вишневскому в ответ на упреки последнего (см. прим. 251), – и я вам напомню в связи с этим свою поэму „Война и небо“, в которой из гибели человека, из пожара, дыма и крови выкристаллизован такой оптимизм, какого мне может быть второй раз не удастся пережить и выразить. И никакого противоречия здесь нет. <…> Что я сделал в ней? Я одушевил весь неживой мир вокруг одинокого летчика в небе. Я заставил всю стихию участвовать на его стороне в его схватке с врагами. Я поэтически доказал объективное добро и правоту нашей войны, отождествив ее с самой природой, и необходимость подвига, жертвы – с неизбежными законами самой жизни» (РГАЛИ, арх. В. В. Вишневского). Трудности в связи с публикацией поэмы возникали и в дальнейшем. Категорически против ее включения в сборники Кирсанова высказывались: в 1953 г. – И. Карабугенко (внутр, рец. на рук. Соч-54 – АДК), в 1955 г. – редактор кн. Поэмы-56 И. Израильская (докладная записка на имя зав. редакцией русской сов. лит. «Гослитиздата» А. Л. Трегубова. – Там же). 20 нояб. 1946 г. Кирсанов читал поэму на собрании секции поэтов в Московском клубе писателей. «В кратком вступительном слове С. Кирсанов рассказал о большой работе над первоначальным вариантом поэмы, которую он проделал за два истекших года. <…> В обсуждении приняли участие Л. Ошанин, З. Кедрина, С. Галкин, В. Бугаевский, С. Михалков, О. Колычев, В. Инбер и др. Большинство выступавших охарактеризовало „Войну и небо“ С. Кирсанова как творческую удачу поэта» (ЛГ. 1946, 23 окт.). В печати вокруг поэмы развернулась широкая дискуссия. Первый отзыв напечатан в том же номере Окт, что и сама поэма: «Хочется здесь отметить, – писала В. Инбер, – чрезвычайно интересную новую поэму Кирсанова. Поэму, куда вихревым образом включены персонажи не совсем обычные: Летчик, Облака, Капля, Земля, Ветер, Вихрь, Мотор и т. д. И где формальное мастерство Кирсанова органически совпадает с темой» (с. 187). Абсолютное неприятие поэмы демонстрирует статья В. Сидорова и Ю. Зубкова «Формалистические выкрутасы поэта С. Кирсанова»: «Летчик подан в отрыве от людей, от товарищей по оружию. О нем, о его подвиге думают не страна, не народ, на выручку ему спешат не его однополчане – о нем разглагольствуют Обрывки низких облаков и Капли, его закрывают от врагов и выручают Тучи. <…> К серьезной, ответственной и трудной теме – к описанию подвигов наших славных сталинских соколов – Семен Кирсанов отнесся несерьезно, безответственно, с непростительным легкомыслием. Поэма написана холодно и бездушно. Ее идейное убожество, задрапированное в лохмотья „красивых“ слов, не может не вызвать справедливого возмущения читателей» (Сталинский сокол. 1947, 5 окт.). Противоположные друг другу точки зрения выражены в двух статьях, появившихся в ЛГ под рубрикой «Литературные дискуссии». П. Антокольский: «Перечитывая уже в который раз замечательную поэму С. Кирсанова „Небо над Родиной“, я с очень большой ясностью (прибавлю еще: с радостью) убеждаюсь, что так оно и есть. Не в сложности или простоте дело, а совсем в другом. В чем же? В новизне находки, которая может и должна быть противопоставлена традиционной обычности. <…> В данном случае речь идет об удачном испытании пробной машины, то есть о новизне смелой и уверенной. <…> Новизна метода <…> сказывается в каждом образе поэмы, в каждой строке. <…> Герой поэмы, летчик, „решен“ автором в четырехстопном хорее. <…> Кирсановский хорей звучит по-новому: как волевая сила. Маленькая жилплощадь в семь-восемь слогов переполнена действием, сменой действий. Это стенографическая запись мыслительной работы человека, находящегося в предельном напряжении. Тут нет ничего условно поэтического, нет условных красот стиля. Только дело, только жизнь <…>. Поэма „Небо над Родиной“ является одним из лучших достижений послевоенной советской поэзии» (На подступах к трагедии // ЛГ. 1947, 13 дек.). В. Александров: «Нужна мотивировка „содружества природы“ именно с социалистическим человеком. В поэме С. Кирсанова эта мотивировка намечена, но не развернута. Для такого развертывания нужно было бы найти средства, которые позволили бы поэтически выразить различие социалистического и капиталистического хозяйствования в их отношениях к природе, богатствам ее и возможностям. Поэма С. Кирсанова, в которой на первом плане – один человек, окруженный стихиями, этой задачи не решает. <…> И когда Ветры и Облака появляются перед нами не в сказке, а в „драматической поэме“, такое появление нам кажется придуманным, нарочито-литературным и странным. <…> Определение „формализм“ уже неоднократно применялось по отношению к некоторым произведениям С. Кирсанова. Говоря о поэме „Небо над Родиной“, я добавил бы еще одно определение: „эпигонство“» (Новаторство или эпигонство // Там же). В споре о поэме приняли участие А. Тарасенков, Л. Скорино, В. Костелянец, А. Фадеев, Б. Соловьев и др. Д. Данин писал: «„Небо над Родиной“, как грозовыми разрядами, насыщено совершенно своеобразным драматизмом. Но это не поэма, а философическая мистерия, нечто такое, что стоит особняком в современной советской поэзии. Много важных и интересных вопросов уже возникло и еще возникнет в нашей критике в связи с полемическим обсуждением этого, на мой взгляд, самого содержательного, но вместе с тем и самого спорного произведения Семена Кирсанова» (…Страсть, борьба, действие // НМ. 1948. № 10. С. 267). С критикой поэмы выступилА. Фадеев: «Приведу <…> пример, что происходит с поэтом, если он, наслушавшись формалистов, из полемического задора использует неподходящую форму для новой, социалистической темы. Это случилось с С. Кирсановым в его поэме „Небо над Родиной“. Некоторые критики считают поэму „новаторской“. Но форма этого произведения не новая. Нет, она заимствована у абстрактных романтических поэтов прошлого, с характерным для такой поэзии отсутствием человека. Автор хотел показать глубину советского патриотизма, величие и бессмертие подвига советского человека. Но в поэме действуют и разговаривают облака, земля, дождь, даже мотор, и нет человека. Тема советского патриотизма подменилась абстрактной темой „жизни и смерти“» (За высокое качество художественной литературы и принципиальную критику // ЛГ. 1949, 10 авг.). Позже П. Антокольский писал: «Так же, как двадцать лег назад, я убежден в музыкальной мощи этой своеобразной оратории, и, право же, она еще дождется своего композитора, который одолеет, захочет одолеть ее внешнюю сложность ради глубокого душевного строя вещи!» (Искатель // ЛГ. 1966, 20 сент.). «Здесь он вернулся, – писал исследователь творчества Кирсанова, – к мистериальной драматической форме, опробованной некогда в „Герани – миндале – фиалке“. <…> Функция одушевленных Облаков в поэме сродни функции хора в античной драматургии» (Минералов. С. 133–134). В основе сюжета поэмы – подвиг летчика капитана Н. Ф. Гастелло (см. прим. 100).