Стихотворения и поэмы

Что нарушена переправа,

Но хочу еще раз я проплыть по реке Тишине

В снежных сумерках, в ночь ледостава".

"Ночь действительно ветреная, сырая.

В эту ночь, трепеща, дотлевают поленья в печах.

Но кого же согреют поленья, в печах догорая?

Я советую вспомнить о более теплых ночах".

— "Едем?"

— "Едем!"

Из дровяного сарая

Братья ее вынесут лодку на плечах

И опустят на Тишину.

И река Тишина у метели в плену,

И я на спутницу не взгляну,

Я только скажу ей: "Садитесь в корму!"

Она только скажет: "Я плащ возьму.

Сейчас приду…"

Плывем во тьму,

Мимо предместья Волчий хвост,

Под Деревянный мост,

Под Оловянный мост,

Под Безымянный мост…

Я гребу во тьме,

Женщина сидит в корме,

Кормовое весло у нее в руках.

Но, конечно, не правит — я правлю сам

Тает снег у нее на щеках,

Липнет к ее волосам.

"А как широка река Тишина?

Тебе известна ее ширина?

Правый берег виден едва-едва,—

Неясная цепь огней…

А мы поедем на острова.

Ты знаешь — их два на ней.

А как длинна река Тишина?

Тебе известна ее длина?

От полночных низин

До полдневных высот

Семь тысяч и восемьсот

Километров — повсюда одна

Глубочайшая Тишина!"

В снежных сумерках этих

Всё глуше уключин скрип.

И замирают в сетях

Безмолвные корчи рыб.

Сходят с барж водоливы,

Едут домой лоцмана.

Незримы и молчаливы

Твои берега, Тишина,

Всё медленней серые чайки

Метель отшибают крылом…

"Но погоди! Что ты скажешь хозяйке?"

— "Чайки метель отшибают крылом…"

— "Нет, погоди! Что ты скажешь хозяйке?"

— "Не понимаю — какой хозяйке?"

— "Которая в корме склонилась над веслом".

— "О! Я скажу: "Ты молчи, не плачь.

Ты не имеешь на это права

В ночь, когда ветер восточный — трубач —

Трубит долгий сигнал ледостава".

Слушай!

Вот мой ответ —

Реки Тишины нет.

Нарушена тишина".

Это твоя вина.

Нет!

Это счастье твое.

Сам ты нарушил ее.

Ту глубочайшую Тишину,

У которой ты был в плену.

1929

Май^{32}

Я родился в начале мая,

И прекрасно я понимаю,

Что такое разлив весенний:

Это — ветер и гребни в пене,

Это — вывернутые коряги

И затопленные овраги

В ночь, когда над стерней колючей

Подымаются сизые тучи,

Возвращеньем зимы угрожая.

Но и снег в середине мая —

Даже он, говорят, к урожаю!

1930

Ермак^{33}

Еще торчит татарская стрела

В стволе сосны на берегу тобольском,

Смердят непогребенные тела

Там, на яру — еще от крови скользком.

"Мы голову Кучуму отсечем! —-

Сказал Ермак.— Сибирь на меч подъемлю!"

Он вынул меч. И боевым мечом

Ударил в землю и разрыхлил землю.

Подходит пленник. Он хитер и стар,

Мурза татарский с жидкими усами.

"Ермак могилу роет для татар?"

Ермак в ответ: "Ее вы рыли сами!"

И засмеялся. Острием меча

Он продолжает рыть еще упорней.

Он рушит дерн. И слышно, как, треща,

Растений диких лопаются корни.

Земля, на меч налипшая, жирна:

В ней кровь, в ней пепел от лесных пожаров.

"Кольцо! Достань-ка горсточку зерна,—

Немолотое есть у кашеваров".

…Глядят на атамана казаки

И пленники — праправнуки Батыя.

Летят из атамановой руки

В сырую землю искры золотые.

"Я много ль сеял на своем веку?" —

Так думает страны завоеватель.

Иван Кольцо подходит к Ермаку,

Его помощник и большой приятель.

Ивану заглянул Ермак в лицо,

И шепчет он — тревогой полон голос:

"Как думаешь, дружок Иван Кольцо

^[25]

,

Не вытопчут? Взойдет? Созреет колос?"

1930

Подсолнух^{34}

1

Сонм мотыльков вокруг домовладенья

Порхал в нетерпеливом хороводе,

Но, мотыльков к себе не допуская,

Домохозяин окна затворил,

И мне, судьбой дарованному гостю,

Открыл он двери тоже неохотно.

Я понял, что ночное чаепитье

Организовано не для меня.

Я это понял.

Что же было делать?

Вошел я.

Сел к столу без приглашенья.

Густое ежевичное варенье

Таращило засахаренный глаз;

И пироги пыхтели, осуждая;

И самовар заклокотал, как тульский

Исправник, весь в медалях за усердье,—

Как будто б я всё выпью, всё пожру!

"Она приехала!" — сказал художник.

И вот я жду: поджавший губки ангел,

Дыша пачулями

^[26]

, шурша батистом,

Старообразно выпорхнет к столу.

Но ты вошла…

Отчетливо я помню,

Как ты вошла — не ангел и не дьявол,

А теплое здоровое созданье,

Такой же гость невольный, как и я.

Жена ему?

Нет! Это толки, враки.

Рожденному в домашнем затхлом мраке,

Ему, который высох, точно посох,

Вовек не целовать такой жены!

Я это понял.

Одного лишь только

Не мог понять: откуда мне знакомы

Твое лицо, твои глаза, и губы,

И волосы, упавшие на лоб?

Я закричал:

"Я видел вас когда-то,

Хотя я вас и никогда не видел.

Но тем не менье видел вас сегодня,

Хотя сегодня я не видел вас!"

И, повторяя:

"Я вас где-то видел,

Хотя не видел…

Чаю?

Нет, спасибо!" —

Я встал и вышел.

Вышел на веранду,

Где яростно метались мотыльки.

Ты закричала:

"Возвратитесь тотчас!"

Я на веранду дверь раскрыл широко,

И в комнату ворвалось сорок тысяч

Танцующих в прохладе мотыльков.

Те мотыльки толклись и кувыркались,

Пыльцу сшибая с крылышек друг другу,

И довели б до головокружения,

Когда б я не глядел в твои глаза.

2

Не собирался он писать картину,

А вынул юношеские полотна

В раздумий: нельзя ль из них портянки

Скроить себе? И' тупо краску скреб.

Затем его окликнули соседи.

Надевши туфли, он пошел куда-то,

Оставив полотнище на мольберте

И ящик с красками не заперев.

Заманчивым дыханием искусства

Дохнули эти брошенные вещи,

И я — хотя совсем не живописец —

Вдруг ощутил стремленье рисовать.