Стихотворения и поэмы

Вот он один — высокий и прекрасный,

Тяжелый путь революционера,

Одна твоя немеркнущая слава!

1926

"Писатель слов и сочинитель фраз…"^{27}

Писатель слов и сочинитель фраз,

Ты за рассказом составлял рассказ

Про всё, на чем остановился глаз.

Ты описал поверхность всей Земли,

Упомянул, что в море корабли

Боролись с бурей, а цветы цвели.

Я видел экземпляры книги той,

Она бумагой сделалась простой.

Ты в этой книге, в сущности — пустой,

Не захотел, чтоб бабочки пыльца

Не прилипала к пальцам подлеца,

Чтоб ровно бились чистые сердца.

Ты этой книгой никого не спас.

Писатель слов и сочинитель фраз,

Не дописал ты повесть до конца!

1927

Корреспондент^{28}

Приятель, отдал молодость свою

Ты в дар редакционному безделью.

Газетчик ты и мыслишь нонпарелью,—

Я хохоча прочел твою статью.

Тебе ль касаться ведомственных тем!

Ведь наших дней трескуч кинематограф,

Ведь Гепеу

^[16]

— наш вдумчивый биограф —

И тот не в силах уследить за всем.

И, превознемогая робость,

Припадкам ярости подвержен,

Он вверх Антарктикой на стержень

Надел редакционный глобус.

Не помышляя об авансе,

Он провалился в черный лифт.

"Расстанься с городом, расстанься!" —

Мелькнуло, как заглавный шрифт.

Он изучил прекраснейший язык.

Корреспондентом будущих изданий

Он сделался. И наконец привык

Не выполнять редакторских заданий.

Радиограммы слал издалека:

"Абзац… Стремленье к отдаленным странам,

Сознанье, что планета велика,

Пожалуй, недоступны горожанам.

Абзац… Я был в затерянных степях,

Где возрастают люди-корнеплоды.

Не их ли потом континент пропах?

Немые и безвредные уроды,

Их мозг в земле.

Абзац… Еще отмечу:

Я в скалах обнаружил серебро.

Туземцы бьют серебряной картечью

По дамским цаплям (сто рублей перо!)".

Так возвратил он молодость свою.

Безумным, загорелым, полуголым

Он сделался. И я не узнаю

Газетчика в товарище веселом.

Мы на одной из быстроходных яхт

По вечерам сплавляем к устью Леты

Тоску и нежность под высокий фрахт.

Мы также называемся — поэты.

О, здравый цензор! Беспокойны мы,

Подвержены навязчивым идеям.

Но нам доступно посмотреть с кормы

На берега, которыми владеем.

1927

Скоморох^{29}

Есть на земле высокое искусство —

Будить в народе дремлющие чувства,

Не требуя даров и предпочтенья,

Чтоб слушали тебя не из почтенья,

Чтоб, слышав раз, послушали и снова,

Чтоб ни одно не позабыли слово,

Чтобы в душе — не на руках! — носили.

Ты о такой мечтал словесной силе?

Но, не смущаясь гомоном и гамом,

На площади меж лавками и храмом,

Где блеют маски и скрежещут доски,

Сумей взойти на шаткие подмостки,

Как великан в неистовстве упрямом!

Пускай тебя за скомороха примут,

Пускай тебя на смех они подымут,

Пусть принимают за канатоходца,—

Употреби высокое искусство —

Будить и в них их дремлющее чувство.

И если у тебя оно найдется,

Так и у них, наверное, проснется!

1928

Летописец^{30}

Где книги наши?

Я отвечу:

"Они во мгле библиотек".

Но с тихой вкрадчивою речью

Подходит этот человек.

"Идемте!"

— "А куда зовете? Вы кто?"

— "Я сельский букинист.

Я дам вам книгу в переплете

Из серебра, где каждый лист

То ал, то бел, то желт, то розов,

То дымчат, как полдневный зной,

То ледянист, как от морозов…

Идемте! Следуйте за мной!"

— "Но почему в пустую ригу

Меня вы молча завели?"

— "Терпенье! Золотую книгу

Я выдам вам из-под земли!"

Какие-то берет он колья,

Какой-то шест, вернее — цеп,

И отмыкает вход в подполье,

Напоминающее склеп.

Здесь веники, и расстегаи

^[17]

,

И душегреи, и пимы,

Но вот и статуя нагая

Выглядывает изо тьмы.

"Вот, разбирайтесь!.."

Тишь, прохлада.

Со щами кислыми ушат…

О да! Здесь нечто вроде склада,

И в этом складе — прямо клад!

Да, это мудрость! Но источник

Сей мудрости необъясним:

Я вижу — Даниил Заточник

^[18]

И Ванька-ключник

^[19]

рядом с ним…

Здесь книги есть для разных вкусов

На полке этой и на той:

Для коневодов — князь Урусов

^[20]

,

Для сердцеведов — граф Толстой

^[21]

.

Волюмы

^[22]

, рукописи, свитки…

Чего-чего тут только нет!

Через оконце жидкий, жидкий,

Трепещущий ложится свет.

Но вот та книга в переплете,

Он о которой говорил.

Действительно, вся в позолоте,

В пыльце, как с бабочкиных крыл.

Читать я начинаю тотчас,

С рисунков не спуская глаз,

Внимательно, сосредоточась…

Прошли минуты или час?

Нет! Дни огромней, чем комбайны,

Плывут оттуда, издали,

Где открывается бескрайный

Простор родной моей земли,

Где полдни азиатски жарки,

Полыни шелест прян и сух,

А на лугах, в цвету боярки

^[23]

,

Поярки

^[24]

пляшут и доярки,

Когда в дуду дудит пастух.

"Вы

Продаете

Эту книгу?" —

Я говорю…

Но где же он?

Его уж нет.

Пустую ригу

Я обхожу со всех сторон.

На дворике светло и чисто.

Порхают бабочки в саду…

Вы не встречали букиниста?

Я где теперь его найду?!

1929

Река Тишина^{31}

"Ты хотел бы вернуться на реку Тишину?"

— "Я хотел бы. В ночь ледостава".

— "Но отыщешь ли лодку хотя бы одну

И возможна ли переправа

Через темную Тишину?

В снежных сумерках, в ночь ледостава.

Не утонешь?"

"Не утону!

В городе том я знаю дом,

Стоит в окно постучать —

Выйдут меня встречать.

Знакомая одна. Некрасивая она.

Я ее никогда не любил".

"Не лги!

Ты ее любил!"

— "Нет! Мы не друзья и не враги.

Я ее позабыл.

Ну так вот. Я скажу: хоть и кажется мне,