Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

«Здравствуй, мирная обитель,
пристань тихая, благая, о
которой непрестанно тосковал
я с давних пор!
Камень, ставший мне
оградой, — знамя веры
необорной, мой приют,
мое жилище, изголовье
и покров.
Крест вот этот — мой
товарищ, спутник мой
в годину скорби, оборона
от соблазна и опора в
смертный час.
Небо синее, порою
видное в раствор пещеры, —
светлая моя надежда
отойти в небесный путь.
Солнце ясное, в пещеру
сыплющее при восходе
пламя — золото и пурпур, —
лучезарный божий дух:
он в блаженные минуты
грешный разум человека
всеми радостями рая
одаряет без конца.
Море ж синее, беспечно
искрящееся на солнце,
но ревущее сердито
здесь внизу, у грозных скал, —
это образ нашей жизни,
привлекательный и ясный,
если глянуть издалёка, —
мрачный, яростный вблизи.
Вот мой мир. Что было
бренно все исчезло.
Стихли крики, голоса
житейской битвы до
меня здесь не дойдут.
Все исчезло — все тревоги,
все заботы, все волненья,
все, что душу отвращает
от возвышенных путей.
Остается лишь величье
постоянства и покоя —
о великом лишь и вечном
помышляй, душа моя».
Так наедине с собою
говорил в пещере старец —
тот, кого Вишёнским звали,
кто отныне мертв для всех.
Говорил он не устами —
издавна уже устами
говорить он разучился,
внемля голосу души.
И в углу своей пещеры
сел на камень он, плечами
оперся о свод холодный,
тихо голову склонил.
Голова его большая на
иссохшей, длинной шее
наклонялась мимовольно,
как тяжелый, спелый плод.
Бородой о грудь опёршись,
вдаль глядел он неподвижно
и сидел так долго, долго,
как бы погруженный в сон.
Поначалу все, казалось,
смерклось перед ним,
и дрожью сотряслось худое
тело, помутилась мысль его.
А потом, теплом повеяв,
разливая в теле сладость,
что-то нежно и щекотно
прикоснулось вдруг к нему.
На мгновенье — мать мелькнула:
да, вот так, в далеком детстве,
 мать, лаская, щекотала сына,
и смеялся он!
Слухом после ощутил он:
словно нити из алмазов,
звук протяжный вдруг возникнул —
ласковый и светлый звук!
И, как мотылек к лампаде,
так душа стремится к звуку,
и все больше, больше звуков,
всё стремительней они.
Вот слились они рекою в
гармонических аккордах —
кажется, в аккордах этих
слиты небо и земля.
И плывет душа аскета
в гармоническом потоке,
точно лебедь, колыхаясь
по волнам — то вверх, то вниз.
Между небом и землею вверх
и вниз душа аскета, колыхаема,
несется все свободней,
все быстрей!
И поток гармоний этих
светится, цвета меняя:
то лиловый, то лазурный,
то пурпурно-рдяный цвет.
Вот из этих поли пурпурных
брызнул пламень золотистый,
огненный вулкан взметнулся,
реки света пролились.
Разлилось сплошное море
света ясно-золотого,
изумрудно-золотого,
ярко-белого, как снег.
Бьют каскады световые,
исполинские колеса,
радужным огнем играя,
катятся по небесам.
И незримою рукою ткутся
огненные ленты, ткутся
мириады звуков, наполняя
целый мир.
Собираясь, разбегаясь,
смешиваясь, собираясь, —
как в стекле калейдоскопа,
вся вселенная плывет.
Как дитя, душа аскета
потонула в этом море
звуков, красок, в этом
ярком празднестве, — и он заснул.