Стихотворения Катулла в переводе А. А. Фета

Вот то немногое, что мы считали необходимым сказать читателю, желающему вступить в небольшую, но чрезвычайно разнообразную картинную галерею Катулла), где в хаотическом беспорядке рядом со сравнительно большими оригинальными картинами красуются летучие силуэты в две строчки. Без вручаемого нашим предисловием более или менее последовательного каталога, и самые подстрочные объяснения не могли бы ему помочь ни в ясном понимании текста, ни в художественном наслаждении. Если книжку всякого истинного лирика можно сравнить с кладбищем когда-то живых и даже жгучих внутренних событий, то у Катулла, писавшего прямо под впечатлением минуты, мертвецы лежат не перегоревшие до неузнаваемости в огне вдохновенен, а в том самом виде и наряде, в каком они являлись перед его творческим воображением. Конечно, не проживи Катулл своего короткого века Катуллом, не было бы и его книжки. Не знай мы его жизни с ее обстановкой, мы не поняли бы и его книжки; но мы слишком хорошо знаем, что связь между житейским (эмпирическим) характером человека и его умственной деятельностью далеко не та, что между эмпирическим характером и эмпирическими действиями, и часто бывает совершенно обратная. Так, например, нелюдимый ипохондрик Гоголь не перестает хохотать в своих произведениях. Вот почему мы не желаем вступать в полемику с теми, которые указывают на злобные выходки Катулла против Амеаны, которую он когда-то любил, на его злобу против людей, с которыми он некогда был дружен, на алчность к наживе, высказанную по поводу воинской службы, на крутой поворот к похвалам Цезаря, которого до примирения он так язвил. Если, несмотря на эти недостатки, читатель, подобно нам, не признает в молодом и еще нравственно не окрепнувшем Катулле живого и милого юноши, то, при известном художественном чутье, он тем не менее не может не узнать в Катулле одного из замечательнейших лирических поэтов, не только между римскими, но и между лириками всех веков и народностей.

Переводчик

№1. К Корнелию Непоту [2]

Кому лощеную под пемзу суждено
Мне книжку новую в красивой дать отделке?[3]
Корнелий, ты прими: ведь ты уже давно
Хотя во что-нибудь ценил мои безделки
Тогда уж,[4] как впервой средь италийцев ты
В трех книгах описал, что исстари велося;
Ученые, клянусь Юпитером! листы.
Поэтому прими, чтоб в книжке ни нашлося
Какого ни на есть, я ж буду муз молить,[5]
Чтоб больше одного ей веку пережить.

№2. К воробью Лезбии [6]

О воробей ты моей восхитительной девы,
Прячет тебя на груди и с тобою играет,
И тебя она тонким перстом раздразнивши,
Острым твоим укушеньям его подставляет,
Как ей, отраде моей, красотою блестящей,
Я и не знаю уж чем позабавиться мило,
Чтобы в тоске находить для себя развлеченье,
(Думаю, чтобы горячая страсть в ней остыла).
Если бы мог, как она, поиграть я с тобою,
Верю, с души бы свалилось раздумье больное!
………………………………………
Было б отрадно мне, как по преданию, быстрой
Девушке яблоко было на вид золотое,
Что наконец разрешило заветный ей пояс.[7]

№3. Плач о смерти воробья [8]