Стихотворения. Проза

Она оглянулась, кое-кто из гостей улыбнулся.

— Что вы улыбаетесь, или не верите? Ну так вот, пока вы над вашими бумагами по министерствам разным чаи распиваете, я сегодня уж в Красный Крест справляться ездила; распушила там кое-кого, будут меня помнить. Нет, Иван Васильевич, ты представить себе не можешь, что у них там творится. Мы с немцами воевать собираемся, а у них там этих самых немцев понатыкано, точно частокол какой. Уж досталось от меня этому графу, и отчитала же я его, как говорится, по нашему русскому, православному.

Прабабушка открывает маленький, бархатный мешочек, достает из него черепаховый портсигар и вынимает папироску. Я гляжу на ее пухлые руки с зеленоватыми жилками и любуюсь кольцами, сверкающими красными, синими, желтыми и белыми камнями.

— Анечка, вы разрешите?

— Что вы, Любовь Андреевна, бог с вами.

Папа быстро зажигает спичку.

— Мерси, — а ты все свои вонючие тянешь, как Петр Васильевич, который после обеда сигару закурит, да такую крепкую, что потом весь год его сигарой воняет.

— Уж и целый год, — отвечает Петр Васильевич, дедушкин брат, — просто вы форточки никогда не открываете да какие-то допотопные монашки[307] жжете.

— Я так и знала. Ты, Петр Васильевич, даром, что сенатор, как был нигилистом, таким и остался, — меня на старости учить никак вздумал, нет, батюшка, как прожила век с монашками, так я помру с ними, по крайней мере, умирая, знать буду, что не от сквозняков померла. Вот что! А это моя крестница? Подойди сюда, милая моя. Да как ты выросла, похорошела. Погоди, погоди, я привезла тебе кое-что на праздники, вот посмотри, полюбуйся.

Прабабушка опять открывает бархатный мешочек и достает маленькую коробочку с коралловыми бусами.

— Что же, нравится тебе? Это твоя прабабушка носила, когда девочкой была, носи и ты на здоровье.

Верочка краснеет, наклоняет головку и робко берет подарок. Я с завистью смотрю на него.

Нас отзывают, мы здороваемся с другими гостями, они так или иначе высказывают нам свое внимание, но мне неловко, все они говорят зараз и так громко, что я чувствую себя точно в лесу, только моя крестная баба Женя какая-то другая, она тихо отводит меня в сторону.

— Это вот тебе, — вынимает она из кармана кошелек. Я прижимаю кошелек к груди и шаркаю ногой, как меня учили, баба Женя улыбается и сама приседает и кивает головой.

— Вот так, — говорит она, — теперь пойдем в детскую, ты покажешь мне свои игрушки. Я хочу посмотреть, что тебе подарить на елку. Ты что хочешь?

У меня столько желаний, мне хочется аквариум с золотыми рыбками; хочется пистолет, как у Алеши, стреляющий настоящими пистонами; часы, чтобы они заводились ключом и звонили; хочется сказку о рыбаке и рыбке, спящую красавицу; я даже не могу вспомнить всего, что мне хочется, а баба Женя ждет.

— Баба Женя, вы мне ничего не дарите, — неожиданно для себя говорю я, — а лучше, если можно, устройте театр. Мама хотела нас вести в театр и даже ложу взяла, а теперь умерла баба Лена и мама говорит, что в театр — нельзя.

— Этого я не могу, это уж как твоя мама решит. Ну, покажи мне твои игрушки.

Я показываю и мне совестно — все игрушки поломаны, среди них и те, которые были в свое время подарены мне самой бабой Женей, но она как будто не замечает того, что игрушки сломаны и про каждую спрашивает что-нибудь.

— Знаешь что? Я подарю тебе шкаф для твоих игрушек и книг.

Конечно, шкаф! Как это я раньше не мог придумать. Я с благодарностью целую бабу Женю, беру ее за руку, и мы идем обратно в гостиную. По дороге меня охватывает тревога, — зачем я согласился на шкаф. Какой я глупый; правда, ни у Кости, ни у Алеши нет шкафа, но он не игрушка. Что я буду с ним делать, отчего я не попросил аквариума, нет, это тоже скучно, лучше пистолет. Мне хочется сказать это бабе Жене, я тереблю пуговицы моей куртки, но мы уже в гостиной, теперь нельзя говорить.

— Вы куда ходили? — встречает нас мама.

— Я хотела посмотреть его игрушки, чтобы знать, что подарить ему на елку.

— Ничего ему не нужно, он все равно сломает.

— Ха, ха, ха, — смеется баба Женя, — все равно сломает. Я, знаешь, решила подарить ему шкаф; он будет в него складывать свои игрушки и книги. Ведь ты будешь, да?

Я молчу, теперь уж наверно будет шкаф.

— А это у тебя что? — увидала мама у меня в руке кошелек, — Женя, право, ты его страшно балуешь.

— Ведь он же мой крестник.

— Ну-ну, Суворов, иди сюда, — увидал меня дядя Федя, папин двоюродный брат, черный и высокий. Я всегда его боюсь немного; я помню, как однажды, когда я был совсем маленьким, он поднес к моим губам зажженную спичку.

— А ну-ка, поцелуй.

— Нет.

— Боишься, а говоришь храбрый.

— Я вовсе не боюсь, — я быстро нагнулся к спичке, дядя Федя не успел отдернуть ее, и я заревел во все горло, потому что обжег губу.

Вот и теперь он уже придумал что-нибудь хитрое...

— Хочешь, я тебе Москву покажу, — не дожидаясь ответа, дядя Федя подхватывает меня под мышки и высоко поднимает над головой.

— Я ничего не видал, — заявляю я, когда он ставит меня на пол.

— А вот Алеша видел. У тебя, брат, фантазии нет.

— Я не знаю, что такое фантазия.