Стихотворения. Проза

Два года длилась борьба Алексея с самим собою и с нею, и он победил. Его имя ставили рядом с лучшими поэтами, его приглашали читать на литературных вечерах и концертах, за ним бегали студенты и курсистки, ему посвящали стихи и несли на суд свои произведения начинающие поэты, его произведения печатали с торопливой готовностью толстые журналы и альманахи, его сборник стихов, посвященный “Мудрости”, быстро разошелся и вызывал восхищение одних и зависть других. Но в этой борьбе то первоначальное чувство чистой любви, вызванное встречей с Софией, погибло в нем без возврата, и когда сама София робко и по-женски стыдливо дала ему почувствовать, что она его любит, он со страхом понял, что то, что он теперь испытывал к ней, была не любовь, а похоть. Его раздражали ее тяжелые, душистые косы, ему нужно было ее теплое пухлое тело. Стыдясь своего нового чувства, он стал избегать ее.

Как-то после одного литературного вечера, когда он провожал ее домой, она спросила его, почему он изменился к ней. И резко, почти грубо, чтобы оборвать ее чувство к нему, он ответил:

— Потому что я понял, что то чувство, которое я считал любовью, совсем не любовь, а тяга самца к самке. Или вы хотите, чтобы я изнасиловал вас?! Поняли?

Но она не поняла, или не хотела понять, или думала, что сумеет его страсть превратить в любовь, и как девушка, ничего не жалеющая для того, кто ей дорог, отдалась ему.

Прошло три месяца после этого вечера, и Алексей навсегда ушел от нее, потому что встретился с Марией Михайловной.

Был 1904 год. Мария Михайловна сестрой милосердия собиралась уезжать на Дальний Восток. Первая встреча Алексея с Марией Михайловной произошла в Павловске на вокзале во время музыки, когда там исполняли любовный дуэт из Тристана и Изольды Рихарда Вагнера. Музыка всегда волновала Алексея, а теперь, в пору пылающей его страсти к Софии, чисто плотские, так казалось ему, звуки вагнеровской музыки, то падавшие и замиравшие, то нараставшие вновь бурей раздражающих диссонансов, возбуждали его сильнее, чем когда-нибудь. Он чувствовал прилив крови к голове и знал наверно, что София, распустив свои тяжелые косы, ждет его такая же горячая, как он, и они оба упьются великой радостью бытия.

Не в силах сдержать своего порыва, Алексей встал до конца, чтобы идти скорее к Софии, и вдруг увидел Марию Михайловну.

Она сидела между его товарищем Русановым[312] и женой последнего и напряженно слушала. Лицо ее пылало, черная прядь волос выбилась из-под шляпки. Красота ее византийского лица, оттененная черной змейкой волос на щеке, поразила Алексея. Не помня того, зачем он встал, Алексей подошел к Русанову.

Последний звук замер. Публика стала аплодировать.

Алексей, одной рукой пощипывая ус, другой с фуражкой опираясь в бок, с ярко горящими молодым румянцем щеками и темными непокорными кудрями, которые шевелил ветерок, громко сказал, обращаясь к Русанову:

— Какая плотская музыка! Вагнер великолепно понимал, что выше сладострастия нет и не может быть ничего на земле.

Он сказал это с нарочной целью произвести впечатление на незнакомую ему Марию Михайловну.

Та взглянула на него. Он увидел ее глубокие, большие, всезнающие, как у васнецовских святых, глаза, и ему стало нестерпимо стыдно и своих слов, и самого себя, и музыки Вагнера, как он воспринял ее, и того чувства, которое за минуту перед тем заставило его встать, и главное всей своей жизни за последние годы. Он хотел было идти, но ноги отказывались двигаться, и он, точно школьник, не знающий урока, стал перебирать руками свою фуражку.

Русанов, видя его замешательство, поспешил представить его Марии Михайловне. Та, как ни в чем не бывало, подала ему руку и тихо сказала:

— То, что вы сказали, — совсем не то, музыка Вагнера тоже не то, она действительно почти божественна, но совсем от другого.

С этого вечера для Алексея началась новая жизнь. Как два года назад, после встречи с Софией, целью его жизни было доказать Софии, что он не как все, а потому достоин ее, так теперь целью его жизни стало заслужить уважение Марии Михайловны, стать достойным любви ее, не ее самой — она казалась ему такой необычайной, что ни один смертный не мог быть достойным ее, — а достойным ее взгляда и прощения за оскорбительные для нее слова, сказанные им так легко при первой встрече.

Русанов не принадлежал ни к какой подпольной группе, но многие его товарищи были деятельными подпольными работниками и часто скрывались на его квартире от полицейского преследования. Со многими из них был знаком и Алексей, всегда глядевший на них несколько свысока и не столько отрицательно относившийся к их подпольной деятельности, сколько не интересовавшийся ею вовсе.

Теперь, после встречи с Марией Михайловной, ему стало казаться, что подпольная работа, полная лишений, риска и самопожертвования, и есть тот путь, идя которым, он всего скорее может заслужить прощение и уважение Марии Михайловны. После отъезда ее на войну ему часто хотелось написать ей, он не решался, потому что, в сущности, нечего было писать, — все еще находился на распутье.