Стихотворения. Проза

Дворник отступает к тротуару; повозка останавливается, чухонка бросает вожжи, поворачивается к лошади спиной, приподнимает сиденье козел, достает оттуда кружку, соскакивает на мостовую, снимает большой кувшин и идет к воротам. Дворник ее останавливает, что-то говорит ей, она смеется, качает головой, дает дворнику кружку и наливает ее молоком, тот залпом выпивает и закидывает назад голову, отчего фуражка его падает на землю. Чухонка снова смеется, ставит кувшин на землю и подает фуражку дворнику.

Улица оживает все больше и больше; из домов, из ворот выбегают женщины в платочках, с корзинками. Выбегут, посмотрят во все стороны, перекрестятся и пойдут по своим делам. А солнце уже освещает дома почти до самого низа.

— Почему же спят у нас, мы опоздаем.

Я оглядываюсь в комнату, Алеша, раскинув руки, сбросив одеяло и простыню, тихо спит, щеки у него красны, кудри рассыпались по подушке.

Я не могу больше ждать, ведь правда же мы опоздаем. Я соскакиваю с окна, подбегаю к Алеше, хватаю за руку и начинаю трясти.

— Ты что?

— Мы опоздаем, пора вставать.

Алеша поднимается, смотрит на меня, не понимая как следует, что с ним.

— Молочница уж приехала, и дворник пыль метет, и на улице много народу.

Но как раз в это время кукушка кукует шесть раз.

— Сам не спишь и другим спать не даешь, — говорит Алеша, натягивает на себя одеяло и ложится.

— Мы опоздаем, — но Алеша уже снова спит или притворяется, что заснул.

Я снова иду к окошку, опять смотрю на улицу; дворник метет тротуар, чухонка переливает молоко из одного кувшина в другой, но мне делается скучно, глаза слипаются, я иду к дивану, закутываюсь в одеяло, теплота охватывает меня, и я засыпаю.

— Шурочка, Шурочка, что же ты? — слышу я сквозь сон, — эк, разоспался и не разбудишь никак.

Меня теребят чьи-то руки, я с трудом открываю глаза и вижу няню.

— Вставай скорее, забыл что ли, что мы в деревню едем сегодня?

Я вскакиваю.

— Я не опоздал?

— Поспал бы еще, так и остался бы здесь один, все уже встали давно. Уж и карета приехала, и вещи все собраны.

— Как же это я?

— Да так, батюшка мой, три раза я будить ходила, не разбужу никак.

— Я, няня, ночью не спал, на окне сидел, — только ты не говори никому.

— Что мне говорить-то. Умывайся скорей да иди кофий пить, чай, простыл уже давно.

В столовой Мари укладывает в плетеную корзинку приготовленную нам на дорогу провизию, бабушка сидит у самовара и моет посуду.

Я сажусь на свое место, кофей уж давно простыл, я залпом выпиваю его.

Входит мама в дорожном платье, за нею папа выносит из спальни большой чемодан.

— Забыли, забыли, — вбегает Верочка в слезах, прижимая что-то к груди.

— Что забыли?

— Что, ангел мой? — спрашивают разом мама и бабушка.

— Вот что забыли, — Верочка показывает грязный лоскуток материи, которым она покрывает куклы.

— Не плачь, детка, ничего, папа уложит, — говорит мама.

— Давай его сюда. — Папа открывает принесенный чемодан. Верочка подает ему тряпку, внимательно смотрит, как папа укладывает, потом бежит к бабушке.

— Папа в свой чемодан уложил, у него там много места.

— Вот и хорошо.

— А ты мне дашь что-нибудь?

— Что же дать тебе?

— Чего-нибудь сладкого, — при этом Верочка так плутовато смотрит на бабушку, что бабушка не выдерживает и дает ей кусочек сахару.

— Мари, у вас все готово?

— Сейчас, Анна Михайловна.

— А то пора собираться.

— Да, собираться пора, — кричит Верочка и бежит в детскую. — Няня, собираться пора, мама сказала, — звенит ее голос по коридору.

Все узелки сносятся в гостиную, их считают и раздают нам, что полегче. Мы все собираемся. Папа закрывает двери.

— Теперь садитесь и молчите.

Минуту все молчим.

— Ну, вот, — мама встает и крестится. За нею и мы встаем и тоже крестимся.

— Господи, благослови путь наш, — говорит громко бабушка и низко кланяется, совершая крестное знамение.

— Дети, смотрите не потеряйте свои вещи.

Мне не терпится, я первый выскакиваю из дверей и быстро спускаюсь по лестнице.

У подъезда стоит извощичья карета. Лошади ее уныло понурили головы, кучер, облокотясь с козла, дремлет.

Дворник услужливо открывает дверцы кареты, я заглядываю внутрь, и особый каретный запах ударяет мне в лицо.

— Ты уж здесь, как ты поспел? — Это Алеша с большой картонкой.

— Я уж давно тут, — важно говорю я.

— Лошади вороные, — замечает Алеша, — это хорошо, вороные всегда скоро бегут.

— Эти не побегут, откуда бежать им, этим лошадям годов тридцать будет, — ухмыляется дворник, — да и кучер ваш не такой, ишь как задувает, точно паровоз какой, — постой, я его сейчас.

Дворник поднимает маленький камешек я бросает в спящего кучера. Кучер вздрагивает, оглядывается. Дворник хохочет.

— У, леший, — говорит кучер.

— Чего леший? Сам ты — помещик степной, нос задрал и свистишь.

— Подожди, отогрею тебя кнутищем, будешь тогда.

В это время все наши выходят из дверей, с картонками, узелками, чемоданами.

Бабушка, мама и няня усаживаются в карету, за ними папа сажает нас и подает все наши бесконечные узелки. В карете становится тесно, даже пошевелиться нельзя.

— Ой, ты мне ногу отдавил, — жалуется Алеша, когда папа вдвигает между скамейками какой-то чемодан.