Я видел окна, распахнутые навстречу всем стихиям. Стекла заиндевели – матовые, черные, украшенные маленькими сосульками. Внутрь врывался ветер; мусор и бумажки летали по залу, как раненые птицы, и садились всюду.
Я видел мужчин на полу, мужчин на креслах и на диванах, отодвинутых подальше от воды, хлещущей неустанным потоком из бурого пятна на потолке.
У камина молча сгрудилась группа мужчин. Они растапливали огонь расщепленными подлокотниками и ножками поломанной ради этого мебели. Из-за люстр опускались летучие мыши, чертили вокруг мужчин лихорадочные зигзаги. Братья передавали по кругу бутылку, и я им позавидовал. В отсветах огня их лица были янтарными, осунувшимися, обездоленными. Я узнал Кристофера и Филдинга, Тома, Милтона и Донована. Остальные присели у самой каминной решетки спиной ко мне.
Вода лилась с потолка, брызгала на ковер. Под столами и стульями, вокруг десятка разбитых ламп, мимо тел Максвелла, Вирджила, Барри извивались темные речушки.
Пришло время пляски. Скоро настанет новый день. Я поднялся на ноги и сделал глубокий вдох. Вдох, выдох. Как правило, перед танцем я недолго разогреваюсь. Небольшая разминка разгоняет кровь и спасает от разрывов мягких тканей, от растяжения связок, от судорог и спазмов. В маске Короля кукурузы разогреваться было сложно. В качества эрзаца разминки я легонько попрыгал с ноги на ногу. Обычно я не люблю сам видеть, как пляшу. Узнать тело – значит напомнить себе о своем материальном существовании. Пляска же есть попытка отречься от материального мира, отдать свою волю маске и подсознанию, войти в царство чувств. Однако сегодня я нарушил традицию и бегло осмотрел живот и ноги. Живот не слишком большой, но на вид рыхлый и, можно сказать,
– Будь здоров, – сказали сзади.