Сто братьев

Я обернулся и увидел, что окружен братьями. Со всех сторон стекались пьяные. Уильям, Аллан, Генри, Портер и другие держали ножи и деревяшки, импровизированные дубинки из сломанной мебели. При виде этого всего я ощутил первый всплеск адреналина – его-то я и дожидался, – и танец начался. Аллан бросился на меня с осколком фарфора – фрагментом лампы в форме грубого топорика. Это был вялый бросок стареющего школьного учителя – я отбился от Аллана синей подушкой, но тут свои палки воздели Портер и Сол, и тогда я закружился прочь от них через лужи. Все давалось так просто. Ноги сами пустились в пляс, без труда, и скоро я выделывал пируэты по всему нашему отсыревшему ковру. Когда подобрался Донован, я вскинул шприц, и он – известный трусишка – попятился. Потом с моим плечом встретилась деревянная дубинка Артура. Славный удар, но я почти ничего не почувствовал. С потолка хлестала вода, по полу змеились реки – мимо перевернутых карточных столиков с рассыпанными шахматами, с рассеянными и тонущими черно-белыми армиями. Я видел, как Хайрам оперся на ходунки и изучает свои зубы, вынутые изо рта и ослепительно сияющие в руке. Хайрам потер их о рукав и улыбнулся мне пустым ртом, пока я мчался мимо братьев, вооруженных факелами и кочергами. Шутки ради – и чтобы почтить семейную традицию – на ходу я громко и резко критиковал их одежду и прически. Недалеко лежало мужское тело, я приблизился и всмотрелся через маску, узнав окровавленное лицо Максвелла. Над нами раскачивались люстры, а я крутил головой над Максвеллом. По моим рукам и голым ногам стекал градом пот. Эта пляска – пляска целительная. Тело не чувствовало боли. Я отмахнулся подушкой и крепко ударил Уильяма по голове, заодно хлестнув плетеными кисточками по лицу. Потом взял подушку и шприц в одну руку. Пока Закари и остальные братья кружили, гримасничали и сговаривались наброситься на меня, я ввел Максвеллу болеутоляющее. Хватило какого-то мгновения, чтобы воткнуть иглу в одну из ампул кармана, еще мгновение – и я набрал жидкость в прозрачную камеру. При этом не сбиваясь с ритма сложного танца, символизирующего смерть, возрождение и духовное детство, следующее в начале новой жизни. Я исступленно плясал над братом, безрассудно размахивая иглой, чтобы отпугнуть Рекса, Артура, Генри, остальных; потом быстро наклонился, нащупал вену и вонзил иглу в холодную обнаженную руку Максвелла.

– Пусть тебе будет лучше, – сказал я ему.

Потом перескочил через весь ковер к остальным лежащим братьям. Преследователям я крикнул:

– Назад, если хотите остаться целы!