Сто чудес

Но вместо этого нацист рассмеялся, потянулся к другому карману, вынул портсигар и предложил сигарету Фреди, который отрицательно покачал головой. В этом было что-то невероятное, особенно если учесть, что в лагере табак служил валютой на вес золота и даже более ценной. Я вспомнила, как мой отец упрямо отказывался принять сигарету от «доверенного попечителя», завладевшего его пльзеньским магазином.

По-прежнему смеясь, офицер ответил:

– Я просто зашел узнать, как у тебя дела.

Потом я узнала, что этот человек работал с доктором Менгеле и принадлежал к числу нескольких нацистов, забредавших в детский барак, который был единственной отдушиной во всем лагере.

Когда эсэсовец ушел, Фреди подал мне знак тоже выйти, и я побежала к матери в состоянии сильнейшей тревоги. Я рассказала ей хорошие новости и принялась считать дни до того момента, когда смогу опять прийти к Фреди и ощутить, что в мире еще осталось что-то хорошее.

Фреди, как всегда, сдержал обещание. Когда истек срок карантина, я поспешила к нему в пальто тети, и, к моему восторгу, он добился для меня разрешения работать вместе с ним, как раньше. Слишком молодая и неопытная, чтобы считаться учительницей из тех, кого он выбрал среди попавших в лагерь интеллектуалов, я стала помощницей учителя, hilfsbeträuerinnen. Это значило, что я могла возиться с младшими детьми и проводить время с подругами – Зузаной и Даной.

Даже в Биркенау, работая на Фреди, мы могли вести нечто подобное нормальному образу жизни. Я отвечала за группу малышей от четырех до семи лет, но дети от семи до двенадцати иногда тоже присоединялись к нам. Я уверена, что дети постарше подозревали, что всем нам угрожает опасность, но зато остальные пребывали в безоблачном расположении духа. Они верили, что мы ожидаем отправки в трудовые лагеря где-то на востоке. Им хотелось поиграть на улице, но это запрещалось, поэтому мы прилагали все усилия, чтобы развлечь их: рассказывали им сказки, читали детские стихи и пели. Я разучивала с ними песни вроде London’s Burning, совсем как мой отец со мной, еще несколько немецких песенок и французскую Aloutte, Gentille Aloutte. Мы танцевали и рисовали для них, следили за их поведением и воспитывали, как раньше.

Книг было мало, но каждый из нас помнил любимые стихи или отрывки прозы наизусть, и мы читали их детям, а когда Фреди удавалось заполучить бумагу и карандаши, мы записывали их. Его способность изыскивать средства и возможности казалась невероятной. По памяти мы преподавали историю и географию, цитировали сатирические отрывки чешских драматургов и актеров Иржи Восковеца и Яна Вериха. Мы даже сумели устроить постановку пьесы «Манон Леско», созданной чешским поэтом Витезславом Незвалом, когда кто-то принес текст.

Фреди приходил в детский барак около шестнадцати часов, отработав дневную норму где-то еще в лагере. Хотя он уже бывал вымотанным, он всегда испытывал удовольствие, глядя на нас, и помнил всех детей по именам. Часто он брал рекордер и играл какую-нибудь песню. Ежедневно он учил детей новой песне на чешском, иврите или на английском – всегда новой, и некоторые я запомнила. Тогда наш день превращался в праздник, которого мы ждали с утра.

Одним из лучших творений Фреди стал музыкальный спектакль по «Белоснежке», в котором он использовал некоторые из этих песенок. Текст для спектакля он написал по-немецки и сам, конечно же, играл принца, а прекрасная и талантливая юная певица-сопрано – Белоснежку. Младшие дети играли гномов, а дурные персонажи истории изображались наподобие эсэсовцев. Мы все понимали это. Премьера вызвала переполох, целое событие, и некоторые охранники пришли на премьеру, а с ними и доктор Менгеле, который аплодировал самым восторженным образом. Эсэсовцам, как и мне, детский барак казался милым видением какого-то другого мира.

Частью договоренностей Фреди с нацистами стало его согласие на их требование, чтобы дети учили немецкий и могли, таким образом, понимать приказы, поэтому воспитанники Фреди освоили несколько ключевых фраз и несколько песен и стихотворений, которые повторяли в случае, если кто-то из старших офицеров СС заходил поинтересоваться, насколько они продвинулись.

То, что я находилась в этом бараке, спасло мне жизнь и рассудок. Ежедневно я могла ускользнуть в другой мир от ужасных перекличек по утрам и вечерам и от жизни впроголодь на том же скудном и скверном пайке, что и остальные. Моя кожа загрубела от грязи и болела из-за расчесывания. Нам редко удавалось помыться, и то в холодной или тепловатой воде, так что и наша одежда, и наши тела источали зловоние. Я завидовала изящным и чистым юбкам и блузкам женщин СС. Мне тоже хотелось быть чистой.