Сто чудес

Некоторые девушки ходили на тайные свидания с французскими и итальянскими военнопленными, чтобы заработать добавочный хлеб, – за несколько минут секса им давали по целой буханке. Мои подруги видели, до какого отчаяния меня доводит голод, они предложили мне сделать то же самое и взялись устроить свидание.

Я все еще оставалась девственной и не могла решиться, но голод пересилил и я согласилась. Выбравшись тайком, так что мать не узнала, я пошла с подругой в какую-то комнатенку, где меня ждал итальянский военнопленный, но, едва взглянув на его улыбающееся лицо, я запаниковала и убежала. Я не могла заставить себя. И никогда не призналась маме.

Когда с приходом зимы холода усилились, справляться с работой стало намного труднее. В отличие от барака в Освенциме, наш корпус здесь хотя бы отапливался, но северный ветер истязал нас. Мои пальцы покрылись волдырями и почернели, сначала на руках, потом на ногах. После стольких лет голода и тяжелого труда с недостаточным питанием от нас всех остались кожа да кости.

Нам с мамой не только не удавалось воровать еду, мы еще и никогда не получали посылок от Красного Креста, друзей или родственников. Мы их не получали в Освенциме. После войны люди утверждали, что отправляли нам посылки, но, поскольку Ружичка – цыганское имя, посылки попадали к цыганам. В Гамбурге многие заключенные получали от кого-то салями, сыр или небольшие кексы, и тогда они брезговали несъедобным сухим лагерным хлебом и устраивали маленькое пиршество. Я нашла простой способ добывать хлеб, от которого сами они тогда воротили нос.

Со времен своего лучезарного детства я сохранила богатый репертуар песен, и у меня был неплохой голос. Я потом всегда говорила молодежи: поход на концерт или в театр, выученное стихотворение, прочтенная книга сегодня, по- твоему, лишь забава, но на самом деле это вроде капитала на банковском счете. Каждое стихотворение, каждая опера, которую ты способен воспроизвести в воображении, превращаются в средство спасения, когда реальность становится невыносимой. Те, у кого нет подобных накоплений, – беднейшие из бедных.

Самой большой популярностью в Гамбурге пользовались песни, которые исполняли чешские актеры Восковец и Верих в своем хорошо известном политическом кабаре. Когда приходили посылки от Красного Креста или от кого-то еще, я бежала к их счастливым адресатам и пела им в обмен на хлеб или суп, которыми они пренебрегали, имея деликатесы. Это стало для меня величайшим уроком. Из такого опыта я вынесла подлинное понимание политики. Я открыла то, чего не понимают многие даже сегодня: неважно, насколько ты беден. Если общество, в котором ты существуешь, благоденствует, всегда есть способ и самому улучшить свои обстоятельства, потому что богатые обязательно обойдутся без чего-то, что не имеет для них цены и что можешь заполучить ты.

Это примитивная социальная политика, и она работает только в благополучном обществе, потому что в бедном – безразлично какого рода коммунизм там построен – бедны все и беднейшим ничего не перепадает. Мы с мамой были настоящим пролетариатом лагерей, так что я научилась не только основам политэкономии, но и смирению и мудрости.

Песни Восковец и Вериха спасли нам жизнь в ту зиму, но и доставили неприятности в Рождество 1944 года. Еще одна составляющая немецкой извращенности в том, что они били нас, морили голодом, заставляли работать, как скот, но на Рождество поставили елку и дали побольше еды. Может быть, они поступили так, понимая, что вот-вот придут союзники. Или таким образом хотели почувствовать себя хорошими христианами. Мы редко знали, какое число на календаре, но о Рождестве – всегда.

В тот день за нами надзирали две охранницы СС из Равенсбрюка. Нам позволили закончить работу чуть пораньше и повели в наше жилище. Тогда-то я и запела песню Восковца и Вериха Zalezí na nás — «Все зависит от нас». Смысл песни – мы ничего не имеем против Рождества и ничего не имеем против наших цепей, потому что наши головы еще на наших плечах, а свобода – в нашем сознании. К несчастью, одна из охранниц была полька, понимавшая по-чешски. Когда мы пришли в нашу тогдашнюю хижину, она отвела меня в сторону и избила кулаками до полусмерти. От этого худшего Рождества в моей жизни я поправлялась несколько дней.

Ее звали Эвой Марией Горецкой, и она была тем человеком из числа нацистов, кого я больше всего боялась встретить после войны. Я так и не забыла ее имени.