Сто чудес

Люди начали радоваться, и кто-то спросил: «Какое сегодня число?»

Более сильные бухенвальдские заключенные искали охрану. Когда они воротились, то в счастливом возбуждении сказали, что, похоже, в нашей части лагеря нет ни одного нациста, дозорные вышки пусты. Все прямо как помешались, кричали, смеялись, пели и танцевали. Некоторые устроили рейды с целью найти пищу, но мы с мамой просто потащились обратно в корпус, слишком слабые, страдающие от боли. Мы не могли ничего делать.

Но и лежа там, мы испытывали огромную радость от того, что были наконец свободны, – беспримесную радость, которую можно почувствовать только в самое мрачное время. Она усилилась от известия, что бухенвальдские чехи отправились на немецкие склады и принесут нам что-нибудь поесть. Потом плохие новости: немцы не оставили никаких припасов и отключили подачу воды. Не нашлось ничего, кроме небольшого количества муки, и заключенные испекли хлеб на стоячей воде, но его было мало. Свеклы в поле тоже уже не осталось. Есть и пить было нечего. Немцы попросту бросили нас умирать.

Пронесся слух, что в лагере объявились молодые венгерские солдаты с белыми нарукавными повязками. Они говорили, что они «нейтральные» и что им поручили распоряжаться здесь. Мы посчитали, что поручили им это немцы. Самые сильные из заключенных тут же толпой преградили венграм проход, и те начали стрелять вслепую по банкам, пытаясь спастись от линчевания. Похоже, этих венгров, вовсе не нейтральных, послали нас прикончить. И мы боялись, что их появление с оружием на пороге наших бараков – лишь вопрос времени.

Мы попрятались по корпусам, ожидая развязки. Войска союзников, судя по шуму орудий, удалялись. И это наполняло нас ужасом. Никто не шел к нам на выручку. Моя мать потеряла всякую надежду. У нее уже начались тифозные опухоли, а я заверяла ее, что англичане или американцы скоро придут. Но она повторяла: «Нет, вернутся немцы. Они вернутся». Я умоляла ее не сдаваться, подождать еще хоть немножко.

Эти три последних дня были самыми страшными, потому что мы обрели надежду и опять лишились ее. Я думала, что моя мать умрет, прежде чем нас спасут, и наше избавление наполовину было невыносимо. Мне казалось, что я тоже почти наверняка умру, и меня это уже не беспокоило.

Днем позже мы услышали грохот танков и грузовиков и поначалу перепугались, что произошло худшее. Мама в полубессознательном состоянии бормотала: «Это немцы! Это немцы!»

Я разозлилась на нее: «Тебе обязательно быть такой пессимисткой? Вдруг это англичане или американцы».

Когда люди выбежали к грузовикам, они от счастья не верили своим глазам.

В грузовиках сидели британские солдаты. Они наконец пришли к нам на помощь. Это было 15 апреля 1945 года, как и предсказала Клара.

Мы обрели свободу.

* * *

Я ЦЕЛОВАЛА горевшую в лихорадке мать от радости. У меня самой не оставалось никаких сил встречать освободителей, однако я как-то сумела подняться и выбраться наружу. Чистые, здоровые британцы, одетые в военную униформу, казались видением.

Позже я узнала от пилота и старших офицеров RAF, как англичане попали в Берген-Бельзен. Немцы, управлявшие лагерем, знали, что война почти окончена, и попытались заключить сделку с британцами. Они рассказали им об эпидемии тифа и предложили обходить лагерь стороной. В обмен на сделку они обещали, что нейтральная сторона позаботится о последних заключенных.

Когда британцы узнали, что несколько узников застрелены, и изучили снимки с воздуха, на которых разглядели штабеля трупов, командование решило послать отряд в Берген-Бельзен, чтобы выяснить, что там происходит. Если бы этот отряд не послали, мы бы все умерли.

Мы столпились вокруг потрясенных солдат, плача, смеясь и прося у них какой-нибудь пищи. Они отдали нам весь свой паек. Мне бросили жестянку жирного мяса, которое я тут же съела и не умерла. Со многими другими дело обстояло иначе, они умирали, поскольку их пищеварительные системы от долгого голодания уже не могли ничего усваивать. Еда убивала их.

Вспоминая уроки английского, которые мне давал отец, я попросила солдат о помощи. Узнав, что я говорю на их языке, они посадили меня в одну из машин и отвезли к старшим офицерам, чтобы я рассказала, что произошло в лагере. Я, как умела, объяснила, а затем стала умолять их послать врача к моей матери.

Офицер медицинской службы выписал рецепт и указал дорогу к передвижному диспансеру, где я могла получить лекарство для матери. Я двинулась в том направлении, но и у меня были жар и опухоли, к тому же я едва держалась на ногах от истощения. Через несколько сот метров я захотела передохнуть в тени березы, села на землю и потеряла сознание. Я пришла в себя несколько часов спустя. На меня никто не обратил внимания: всего лишь еще одна больная заключенная в лагере среди пятидесяти-шестидесяти тысяч других, и 10 000 трупов, лежащих рядом с живыми. Я продолжила путь к диспансеру, а потом, получив лекарство по рецепту, поспешила обратно, к матери.

Когда я очутилась в корпусе, то, к своему ужасу, обнаружила, что наши нары пустуют. Я в истерике закричала: