Сто историй любви Джульетты

– За мысли обычно дают не больше пенни, – отзывается он.

– Инфляция, – пожимаю плечами я. – Или, может быть, твои мысли имеют для меня особую ценность.

Он не отвечает, только тихонько смеется и целует меня в губы долгим и глубоким поцелуем. Затем опускается на колени, просовывает голову под платье и освобождает меня от трусиков.

– Добро пожаловать во Францию, – говорит он.

Себастьен

Элен дремлет на солнышке. Она сейчас красивее, чем когда-либо, ее животик начал немного округляться от зародившейся в нем новой жизни. Несмотря на боязнь проклятия, это для меня одно из прекраснейших зрелищ на свете.

Я прижимаюсь щекой к животу Элен. Она наклоняется и гладит меня по волосам.

– Расскажи нашей малышке о нас, – сонно произносит она.

– Почему ты решила, что это девочка?

– Просто чувствую, – говорит Элен. – Наверное, материнский инстинкт.

Не видя ее лица, я знаю, что она улыбается. Материнский инстинкт.

– Расскажи ей о нас, – повторяет Элен. – Только пусть у этой истории будет счастливый конец.

Я напрягаюсь. У Ромео и Джульетты не бывает счастливых концов. На мои плечи вновь опускается тяжесть всех наших трагедий.

Элен, кажется, это понимает: она приподнимается на локтях и смотрит на меня. Морской бриз треплет ее волосы.

– Эй, – мягко говорит она. – Надо верить.

– Трудно.

– Понимаю. Но нашей дочери нужна надежда. Она изменит наши судьбы. И вырастет, зная невероятную историю своих родителей.

Я на мгновение закрываю глаза, не веря в «они жили долго и счастливо». С другой стороны, каким чудовищем надо быть, чтобы рассказывать еще не родившемуся ребенку страшные истории?

Я иду на компромисс.

– Привет, мое сокровище, – говорю я, вновь прижимаясь щекой к животу Элен. – Твоя мамочка хочет, чтобы ты знала о нас все. А я хочу, чтобы ты знала, какая она удивительная. Я расскажу тебе о ней.

– Спасибо, милый, – шепчет Элен, вновь откидываясь на подушки.

– Давным-давно, в 1764 году, жила-была француженка по имени Флоранс Ганье. В эпоху, когда все считали, что единственный удел женщины – стать женой и домохозяйкой, она писала и ставила пьесы. Флоранс выросла в театре своего отца в Лионе. Еще подростком она днем помогала отцу вести бухгалтерию, а по вечерам, при свечах, сочиняла собственные пьесы.

Флоранс опередила свое время. В последующие десятилетия у нее появились последовательницы, женщины-драматурги. Правда, писали они обычно под псевдонимами. А Флоранс, с одобрения отца, которого так же мало волновали нравы общества, как и ее саму, подписывалась своим именем. В восемнадцать лет она, вместо того чтобы выйти замуж, опубликовала первую пьесу.

В двадцать семь Флоранс дебютировала в качестве режиссера и, надев на премьеру мужское пальто и бриджи, попала на первые полосы всех газет от Ниццы до Парижа и Кале.

Именно тогда Пьер Монтегю увидел ее фотографию в «Меркюр де Франс» и мгновенно влюбился.

В тот же день Пьер поставил перед собой цель – получить работу в Театре Ганье. Даже не собрав чемоданы, он вскочил в ближайший поезд до Лиона, прямо с вокзала отправился в театр и подал заявление о приеме на работу рабочим сцены.

Каждый день Пьер первым приходил на съемочную площадку и тайком оставлял на режиссерском кресле Флоранс корнетто с шоколадом и фундуком. А потом наблюдал с подиума над сценой, как озарялось при виде угощения лицо девушки и она оглядывалась по сторонам, пытаясь определить неизвестного дарителя.

Наконец пришел день – два месяца спустя, – когда он не оставил корнетто. Флоранс подошла к пустующему режиссерскому креслу и разочарованно вздохнула. Пьер спустился с подиума и подошел к ней с корнетто в руке. Так скромный рабочий сцены завоевал сердце одной из самых удивительных женщин в истории.

Я опускаю концовку об убийстве Флоранс. Ее застрелил мужчина, который, как многие в то время, верил, что разрешение женщинам выходить из дома и предоставление им права голоса приведет к краху цивилизованного общества.

– Прекрасная история, – бормочет, засыпая, Элен.

Я киваю и, свернувшись калачиком, прижимаюсь к ее животу. Какое счастье – она и ребенок рядом. На краткий миг мое сердце наполняет радость.

Все это время меня преследует осознание, что наше счастье эфемерно. Почему я не могу быть счастлив, почему мы с Элен не можем любить друг друга, забыв обо всем? Я прижимаюсь к ней еще теснее, словно каким-то образом навсегда соединяю наши души.

Вскоре она засыпает; я чувствую, как поднимается и опускается ее грудь. Стук ее сердца сливается с далеким шумом моря, разбивающегося о берег Французской Ривьеры. Сердце нашего ребенка бьется в том же ритме, и я подстраиваюсь к их дыханию.

Наверное, так лучше – жить настоящим, стараясь сохранить каждое мгновение, словно собранные на линии прибоя ракушки.

«С тех пор они жили долго и счастливо», – говорю я, примеряя эти слова к нам.

Бесполезно: сколько ни повторяй, ложь не станет правдой.

Элен