Сто лет пути

– Удивительное дело! Впрочем, вряд ли князь стал бы из-за пустяков брать с тебя слово. – Он вздохнул и погладил Варвару по голове. – Все в политику играетесь, как в игрушки. Не наиграетесь никак.

– Какие же игрушки, папа! Это так серьезно и важно!

– Для кого важно, Варя?

Она приподняла голову с его плеча.

– Для России.

– Вот прямо так, ни много ни мало?

– Да, папочка! И я не понимаю твоего… отношения! Князь Шаховской думает только о том, как бы устроить нашу жизнь разумно и правильно.

Отец вздохнул.

– Не он один думает. Да все не придумывается никак. Меньше нужно думать, вот что я тебе скажу. Действовать надо, работать.

– Мы работаем, папа! Дума работает!

– В Думе только кричат: «Долой министров! Долой монархию!» Каково государю это слушать, а?..

– А народу каково терпеть? Столетиями рабство, темнота, болезни, труд с утра до ночи, как на каторге. Да и на каторге лучше! Даже колодникам еду дают, а у нас свободные крестьяне уездами от голода мрут!

– Избави бог, – отец перекрестился. – Вот и надо землей заниматься. Журналы заграничные по агротехнике выписывать, крестьян уму-разуму учить, сельскохозяйственные школы открывать, чтобы кладовые и амбары всегда были полны, чтоб земля родила! А вам некогда этим заниматься, вы в присутствии заседаете, статейки пишете…

– Папа, ну что ты, право? Что же, умственная жизнь не считается? Только для живота и следует жить, для сытости только? Никакая сытость не впрок, когда нет справедливости!

– Это тебе князь так сказал?

– Я и сама понимаю.

– Какая умница-разумница у меня дочка. За справедливость радеет.

– Папа, ты смеешься?

– И не думаю даже, – поспешно сказал отец. – Как можно? А кто телефонировал?

Варвара Дмитриевна вздохнула. Ведь знала, что отец ни за что не отстанет. Так и будет допытываться и потихоньку-полегоньку все и выпытает. Мама другая. Мама считает – всегда считала! – что интересы и тайны детей надобно уважать, в душу не лезть, на откровенность не вызывать. У отца все наоборот – уверен, что дети, даже взрослые, нуждаются не только и не столько в собеседниках, сколько в руководстве. Дела детей – докука родителей. Пока живы и здоровы, родители обязаны помогать детям, наставлять, учить, указывать, что правильно, что неправильно. Отца в его воспитании вели по старинке, воли никакой не давали, и, кажется, он до сих пор побаивается бабушки Татьяны Дмитриевны, все сообразуется с ее мнением, все оглядывается, что она скажет.

Варваре Дмитриевне материнское демократическое, либеральное отношение к воспитанию было значительно ближе, чем отцовское всевидящее око, но – вот ведь странность! – в минуты серьезные, важные довериться отцу ей хотелось гораздо больше, чем матери. Ей казалось, что он решение самых трудных вопросов возьмет на себя, укажет, что и как нужно сделать, и это будет самое правильное. Сомневаться в правильности его решений ей и в голову никогда не приходило.

– Так кто телефонировал, Варенька?

– Знакомый батюшка, папа. Мне его как раз князь представил.

– Вот уж не предполагал, что князь со служителями церкви в дружбе! Вам же, молодым, все какой-то другой веры хочется, про Христову вы и не вспоминаете. А почему батюшка по ночам не спит, а звонит по телефону?

– Папа, не допытывайся! – Варвара Дмитриевна села прямо и посмотрела на него очень серьезно. – Я слово дала.

– Тайны, таинственность, – проговорил отец как будто про себя, – все от молодости, от избытка сил. На все хватает сил – и на жизнь, и на службу, и на тайны. Мне-то вот никаких тайн и не хочется. Боже избави, когда мне ими заниматься, зачем?.. Вот в деревню бы поехать, обедню отстоять в нашей церкви, с соседями повидаться, год не виделись!.. Помнишь самовар в столовой? И вид с балкона, что во втором этаже? И как в покос травой пахнет?

Задумались – каждый о своем.

Варя вдруг представила очень ясно, что ей так и не удастся никогда привезти на Волгу Дмитрия Ивановича, что случилось самое ужасное, и уже ни поправить, ни изменить ничего нельзя, зачем тогда жить?..

Зачем тогда работа, Дума, надежды? Что ей судьбы отечества, если Дмитрия Ивановича с нею больше никогда не будет?

– Папа, – выговорила она с трудом, – папочка!..

Отец вдруг перепугался.

– Ну что ты, что ты?.. – притянул ее к себе, стал гладить по голове.

Варя не хотела отцовского сочувствия, боялась, что не справится с собой. Она вырывалась, отнимала руки, ей хотелось вскочить, побежать, забиться под отцовский стол, как бывало в детстве. Там, под столом, с ней ничего плохого никогда не могло случиться…

Вдруг что-то произошло. Отец и дочь замерли и посмотрели друг на друга.

– Что это, папа? Кажется, позвонили?

Генри Кембелл-Баннерман вскочил на упористые вывернутые лапы, напружинил загривок и зарычал на дверь кабинета.

– Мне тоже послышалось…

Варвара Дмитриевна вдохнула изо всех сил и зажмурилась. Звонок нерешительно тренькнул еще раз, очень коротко, как будто с сомнением. Совершенно определенно звонили к ним в квартиру!..

– Господи, который же это час?! Кто может к нам звонить? – удивился отец.

Но Варвара Дмитриевна уже неслась в переднюю. Генри еле поспевал за ней.