Сто страшных историй

– Нет, – понял меня старик, – скверного характера мало для такого беспощадного приговора. А в нашем случае Котонэ – скорее жертва. Это ее морил голодом жадный сын. Это ее он довел до истощения, заставил выть по ночам, страдая. Запретил семье подкармливать беднягу, презрел сыновнее послушание. Подвел мать под утопление… И вот очевидная жертва после невыносимых страданий становится вредоносной гаки? Нет, тут решительно что-то не так…

Он шагнул вперед:

– И знаете, что я думаю? Это не менее важно, чем посмертное имя несчастной Котонэ.

– Прошу прощения, что вмешиваюсь в вашу беседу…

Увлечен беседой с настоятелем, я пропустил момент, когда толстяк Эйта, сосед Мэмору, вошел во двор жилища разносчика и приблизился к нам.

– Не хочу показаться невежей, – начал он, кланяясь. – Не сочтите, что я подслушивал из пустого любопытства, о нет! Просто вы беседовали, не таясь, а я решил, что вы должны знать; в особенности вы, святой Иссэн…

– Что? – спросил я. – Что мы должны знать?

Монах подбодрил толстяка поощрительным жестом.

– Это было давно, – Эйта не знал, как начать. Куртка, которую он сегодня надел, отправляясь к Мэмору, была толстяку маловата, Эйта носил ее враспояску. И сейчас сосед все время гладил свой внушительный живот, словно это что-то для него значило. – Очень давно, понимаете? Зима выдалась холодной. Еды мало, тепла мало, всего мало. Котонэ год как овдовела. Наши семьи испокон веку жили бок о бок: мы делали тофу, они торговали. Мужа Котонэ забрала грудная болезнь, а вдова плохо справлялась с разноской…

– Вы помогали ей? – ласково спросил настоятель.

– Нет, – признался Эйта, багровый от стыда. – Мне надо было кормить свою семью. Хотя должен был: все-таки на ее шее сидело трое детей…

– Трое? – удивился я.

– Маленькому Мэмору тогда исполнилось лет пять, не больше. У него были две старшие сестры. Близнецы, они родились в один год. Они и умерли в один год, той проклятой зимой…

– От грудной болезни? Как их отец? От холода?

– От голода, – выдохнул Эйта. Он гладил и гладил свой живот, не в силах остановиться. – Мать перестала их кормить. Всю еду она отдавала сыну, в котором души не чаяла. Малую толику оставляла себе: жалкие крохи, лишь бы не утратить возможность работать. Все остальное – сыну, только сыну. Мы с женой по ночам затыкали уши, лишь бы не слышать, как девочки просят есть…

Я похолодел.

– Так она что, уморила дочек голодом?

Эйта кивнул. Из глаз толстяка текли слезы, щеки дрожали. Кажется, он уже жалел, что завел этот разговор.

– Она морила дочерей голодом, – пробормотал он, дергая свою седенькую бородку. – Чтобы спасти сына. Когда сын вырос, он стал морить голодом бесполезную мать. Ту, которая спасла ему жизнь ценой жизни двух дочерей. Святой Иссэн, вы должны разбираться в подобных вещах. Это ведь не случайно, а?

Старый настоятель печально улыбнулся соседу:

– Ничто в жизни не случайно. То, что вы подошли к нам – тоже. Спасибо, теперь многое становится на свои места…

Из дома на двор выскочила встрепанная Асами. На лице женщины застыла маска страха и омерзения. Не видя, не замечая нас, действуя неосознанно, будто живой символ послушания, она кинулась к коптильне, которая давно остыла. Рядом с коптильней на промасленной бумаге, развернутой прямо на земле, лежали жалкие остатки: два бруска жареного тофу и один белый, сырой, трясущийся студень. Подхватив их на поднос из бамбуковой щепы, Асами вихрем кинулась в дом.

– Неси! – кричали из дома. – Живей!

И визгливо:

– Что, риса не осталось? Хочу риса!

– Все съела, – прошептала Асами, словно впервые заметив наше присутствие. – Все, до последней крошки. Куда столько лезет, а?

И скрылась в жилище.

– Я отдал им весь свой творог, – печально сказал Эйта, провожая женщину взглядом. – Даже бобовую кашу, и ту отдал. Собрался створожить, так она унесла. И рис отдал, и овощи. Даже соль нигари отдал. Хотел использовать для кашицы, но она затребовала и соль тоже. Скажите на милость, кто ест соль?

– Продал, – уточнил я.

– Продал, – согласился толстяк.

– Дают просто так, а продают за деньги.

– Продал, – эхом откликнулся Эйта. – Мне семью кормить надо.

– Вы несправедливы к этому человеку, – обратился ко мне монах. В голосе старика звучала укоризна. – Мы пообещали духу Котонэ, что ее сын, верней, его семья накормит ее за свой счет. Не за счет милосердия соседей, помните? Если Эйта-сан, горшечник Сэбэро или, скажем, мы с вами начнем кормить старуху нашим подаянием, это может лишь ухудшить ситуацию. Слово нужно держать, у нас нет выбора.

– Купи еще! – вопили в доме. – Покупай!

Ответа Асами я не расслышал.

– Врешь! – надрывалась старуха. – Есть деньги, есть! Знаю, где прячешь!

И диким визгом:

– Доставай! Покупай! Корми меня!

3

Не вмешивайтесь!