Сто страшных историй

Старуху кормили уже несколько часов. Я трижды заходил в дом, зная, что миг спустя выскочу оттуда, давясь от отвращения – и все равно шел, будто меня тянули на веревке. Тело Мэмору, захваченное голодным духом его матери, валялось в спальне на провонявшей подстилке. Он ел и гадил, не вставая; ел и ходил под себя, не стесняясь ничьим присутствием. Временами его рвало прямо на пол; тогда он хватал горстями все, что изверг – и засовывал обратно в рот.

Видеть это было невыносимо.

К воротам подошел бродячий торговец маринованными овощами. На плечах он тащил шест с двумя не слишком большими корзинами. За торговцем посылали, он спешил как мог.

– Эй, – завопил он. – Еду заказывали?

– Не вмешивайтесь, – напомнил монах. – Это не наше дело.

На двор вылетела Асами с мисками в руках. Сломя голову кинулась за ворота, сунула торговцу жалкую связку монет, чуть не порвав веревку. Дождалась, пока тот наполнит миски своим товаром – и унеслась обратно с едой для ненасытной Котонэ.

– Одежду продай! – кричала старуха. – Дом! Корми меня!

– Что здесь происходит? – ошалело спросил торговец.

– Милосердие, – объяснил настоятель.

– Да?

И торговец удрал как можно быстрее, не оборачиваясь. Кажется, этот человек иначе представлял себе милосердие.

– Нет ничего! – услышали мы голос Асами. – Совсем ничего!

– Дом продай! – откликнулась старуха. – Себя продай! Есть хочу!

Ноги сами понесли меня в дом. «Не вмешивайтесь,» – помнил я завет монаха, более того, фактический приказ моего начальства. Но я и не собирался ничего предпринимать. Я просто понимал, что если не буду время от времени заходить в жилище и смотреть на то жуткое противоестественное кормление, которое развернулось там – в один малопрекрасный миг я выскочу на улицу и кинусь прочь, забыв, кто я, презрев служебный долг, крича во всю глотку от ужаса, как глупый мальчишка.

В темном коридоре мне почудилось, что я иду не один. Оглянувшись, я никого не увидел – должно быть, сказалось душевное волнение. В комнате, где валялось тело Мэмору, ничего не изменилось, разве что вони стало больше – если, конечно, такое было возможно. Мэмору сейчас полусидел, привалясь боком к стене. Кто другой уже прорвал бы бумагу, натянутую на хлипкую раму, но тщедушное телосложение Мэмору позволяло ему сидеть без видимых разрушений. Если что здесь и разрушалось, так это тело хозяина дома.

В углу била поклоны Асами.

– Себя продай! – хрипела старуха. – В веселый квартал!

– Матушка! Ничего больше нет…

– Дом продавай! Все продавай! Есть хочу!

– Матушка…

– Бабушка…

Из-за меня вперед выступил маленький Арэта. Оказывается, в коридоре я действительно был не один – пользуясь тем, что никто не обращал на него внимания, Арэта проскользнул в жилище, прячась за господином дознавателем. Голый по пояс, все ребра наперечет, сейчас он стоял между мной и сотрясаемым в судорогах телом отца. В руках мальчик держал маленькую плошку. Куклы с ним не было.

Я пригляделся.

В плошке лежала горстка риса и два распаренных прошлогодних абрикоса – точно такое же приношение, какое святой Иссэн сделал в храме, когда поставил пару чашек на «подставки для гаки». Только монах принес в храм сливы, а не абрикосы. Наверное, мать Арэты тайком отложила для сына немного еды и велела съесть где подальше, вне досягаемости цепких лап голодного духа.

– Бабушка, – повторил Арэта. – Кушай, бабушка!

– Дай! – завопил дух. – Дай сюда!

– Кушай, ты голодная. Ты сейчас теплая, настоящая. Ты можешь кушать…

– Не трогай! – взвыла Асами. – Не тронь, мерзавка!

Еще недавно – сама покорность, женщина лютой тигрицей ринулась между бьющимся в корчах телом ее мужа и маленьким сыном, отдающим жалкие крохи пищи в бездонную прорву. В последний момент я успел кинуться наперерез. Схватил Асами в охапку, оттащил в сторону, к дверям – и удивился, сколько же сил потребовалось мне, чтобы удержать хрупкую женщину, не позволить ей нарушить ужасное кормление. Наверное, удержать сенсея Ясухиро – и то было бы проще.

Воистину, женщина захочет – сквозь скалу пройдет!

«Не вмешивайтесь!» – предупреждал меня святой Иссэн. Но он же и сказал: «Слово нужно держать, у нас нет выбора.» Я стоял в доме, где мать уморила голодом двух дочерей, желая, чтобы выжил сын. Я стоял в доме, где сын морил голодом бесполезную мать – и, не дождавшись печального конца, решил поторопить приход смерти. Я стоял в доме, где на моих глазах пытались накормить голод во плоти, живой обезумевший голод, вышний приговор, а значит, что я мог сделать?

Ничего.

– Кушай, бабушка…

– Нет! Не давай ей! Ешь сам!

– Вот…

Арэта протянул старухе плошку. Скрюченные пальцы потянулись к рису и абрикосам, отдернулись, потянулись вновь. Ветер прошел по моим волосам, хотя в спальне не было и признака сквозняка.

Пальцы, похожие на когти, коснулись замурзанной щеки внука.

– Ешь сам, – сказала старая Котонэ, повторив слова невестки, обвисшей в моей хватке. – Ты растешь, тебе надо много кушать. Ешь, маленький, бабушка не голодна.

4

Имя по воде

Гроза отступала.