Сто страшных историй

По телу дзикининки пробегает волна судорожной дрожи. Так бежит по воде рябь от ветра. Людоеда выгибает дугой. Хрустят суставы и позвонки: громко, страшно. Дзикининки падает на четвереньки, его неудержимо тошнит. Куски непереваренной падали и бурлящая жижа потоком извергаются наружу. Кажется, этому не будет конца.

Еще никогда в жизни я не смотрел с таким восторгом на блюющего человека.

Укорачиваются руки и ноги. Когти втягиваются, принимают вид обычных ногтей — грязных, обгрызенных. Редкие пряди на голове превращаются в спутанную шевелюру. Разглаживается кожа. Последние спазмы: желудок пуст, но Кёкутэя продолжает выворачивать наизнанку.

Он кашляет. Жадно глотает воздух. Падает на груду развороченной земли. Тело его опять содрогается: на этот раз от рыданий. Лежа на собственной могиле, рядом со своим недоеденным телом, Кёкутэй плачет как ребенок.

Да, как ребенок.

5

«О, славный день!»

Обратный путь сложился удачно.

Погода баловала нас, выделив два, нет, даже два с половиной солнечных дня из оставшегося запаса. Я радовался этому, но с трудом, стараясь не делать резких движений — мое самочувствие в начале пути оставляло желать лучшего. Обильные празднества, устроенные в нашу честь жителями Макацу, радующимися возвращению Кёкутэя и избавлению от людоеда, сильно ударили по здоровью Торюмона Рэйдена. К счастью, свежий воздух и глоток-другой саке, которым нас снабдила благодарная семья Дадзай, быстро вернули мне прежнюю бодрость.

Мерин шел без понуканий, Широно — и подавно. Ран вела себя вполне приемлемо, разве что все время забегала вперед, где и поджидала нас. В сборе ягод, грибов и съедобной зелени ей не было равных. Кроме этого она поминутно норовила расчехлить ружье и отправиться за дичью. Боясь, что девушка встретится с медведем или кабаном, я отговаривал ее, но пару раз не преуспел.

В эти дни мы все — кроме монаха, разумеется! — лакомились нежным мясом кроликов. А Ран хвасталась, что в Макацу ее звали матаги, то есть охотницей.

В порту Хакодате нам тоже повезло: «Добрый Эбису» стоял у причала. О морском путешествии мне рассказывать нечего: оно не отличалось от плаванья на Эдзоти. Прибыв в Акаяму, я тепло распрощался со святым Иссэном, без промедления сдал Ран на руки своей матушке, отправил О-Сузу доложить семье Ясухиро о приезде долгожданной племянницы — и бегом побежал в управу, где меня, вне сомнений, уже честили на все корки.

* * *

В кабинете господина Сэки все было, как обычно — то есть, как в театре Кабуки. Отдернулся трехцветный занавес, карп на стене высунулся из воды. Отзвучал вступительный монолог — доклад актера в образе докэката. Кто это такой? По театральным канонам — потешный бездельник и дурачок (не спрашивайте, кому досталась эта роль!).

Всплеснул рукавами актер в образе дзицугото — мудрый и честный мужчина с твердым характером. Из какого ряда ни смотри, хоть от дальней стены — воистину старший дознаватель! Его поддержали арагото и вагато — могучий боец и утонченный красавец, иными словами архивариус и секретарь.

И прозвучало внезапное, чего дурачок никак не ожидал:

Сэки Осаму:

Неслыханная тайна!

Немыслимая мудрость!

О, сколь замысловата эта история!

То, что вы поведали нам, Рэйден-сан,

достойно самого тонкого осмысления,

самых подробных записей.

Окада-сан, озаботьтесь!

Секретарь Окада (кланяется):

Да, Сэки-сан!

Непременно!

Сэки Осаму:

Ну почему, почему же

все произошло в дальних краях,

на холодном Эдзоти,

а не здесь, в родной Акаяме?

Рукава мои мокры от слез,

горло пересохло от рыданий,

зависть и огорчение мучат сердце.

Фудо-сан, слышите ли вы?

Храните запись в кипарисовом ларце,

на видном месте!

Архивариус Фудо (кланяется):

Да, Сэки-сан!

Будет исполнено!

Сэки Осаму (взмахивает веером):

Рэйден-сан, примите мое восхищение!

Но как вы догадались,

как подобрали ключ,

каким извилистым путем пришли к нему,

к столь изысканному способу решения?

Рэйден:

Вашими молитвами, господин!

Вашей наукой, вашим примером,

вашим споспешествованием!

Сэки Осаму:

Льстец! Оставьте эти глупости!

Говорите правду, иначе я разгневаюсь.

Хор:

Мы — духи воспоминаний,

мы — память юного самурая.

(декламируют, подражая голосу Рэйдена)

Дело о кукле-талисмане вспомнилось нам,

пришло на ум,

взволновало душу.

Мальчик Иоши явился как живой:

пребывая в теле монаха-двоедушца,

он требовал грамоту о фуккацу,

желал ее, кричал, рвал глотку,

молил о ней без устали.

(вразнобой, под грохот барабанов)

Требовал и желал, поняли мы,

запомнили мы.

Сэки Осаму:

Да, это так, я помню вопли Иоши.

О, кто бы спорил, кто бы сомневался!

Хор:

Мы — духи воспоминаний,

мы — память юного самурая.

(декламируют, подражая голосу Рэйдена)

Дело о голодном сыне и сытой матери

вспомнилось нам,

пришло на ум,

взволновало душу.

Голодный дух старухи Котонэ

явился как живой:

сидя в теле родного дитяти,

она требовала грамоту о фуккацу,

желала ее, приходила за ней,

вымогала любым способом.

(вразнобой, под грохот барабанов)