Сто страшных историй

— Да, — спокойно ответил господин Симидзу. — Тот же закон, который велит нам изымать деньги на хранение, позволяет арестантам приобретать всякие пустяки на сумму не более двухсот мон. Вы удивлены? О, наши законы достойны, чтобы их воспели в стихах! Но оставим опасные темы. Если Тиба пронёс какие-то деньги, он мог передать их надзирателю в обмен на маленькие радости. Это всё, что я имел в виду.

— Я могу поговорить с тюремщиком, надзиравшим за Тибой?

— Да, конечно.

* * *

— Представьтесь.

— Кодзи, господин. Надзиратель Кодзи.

— Вы следили за содержавшимся в подвале Ямаситой Тибой?

— За Ловкачом-то?

— Да.

— Я, господин. В чём я провинился?

— Отвечайте на мои вопросы. Как вёл себя Тиба в заключении?

— Смирно вёл, не хуже прочих. Сидел, не дышал.

— В смысле?!

— Тихо сидел, значит. Без происшествий.

— Он покупал у вас еду? Саке? Табак?

— Так ведь разрешено, господин. Платят мало, как без торговлишки жить…

— Отвечайте: да или нет?

— Покупал, господин. Было дело.

— Вы когда-нибудь заходили в подвал ночью? Виделись с Тибой?

— Что вы! Ни разу!

— Это правда?

— Да что мне там ночью делать? Он спит, я сплю… Если не на дежурстве, понятное дело. Тогда он спит, а я ни-ни! Сижу снаружи, в будке…

— Значит, вы виделись только днём?

— Да, господин. И никак иначе.

— Вы свободны.

— Господин начальник, я могу идти?

— Иди, — махнул веером начальник тюрьмы.

Господин Симидзу присутствовал при моей беседе с надзирателем. Я не возражал. Полагаю, потребуй я разговора с Кодзи без свидетелей, и господин Симидзу нашёл бы причины оставить моё требование без удовлетворения. Интересно, кого надзиратель боится больше: меня или своего начальника?

Должно быть, начальника.

Страх в глазах Кодзи меня не удивил. Но меня мучило подозрение, что надзиратель о чём-то умалчивает. Уверен, при господине Симидзу я не добьюсь от него признания. К тому же во взгляде тюремщика плескалось много больше страха, чем этого следовало ожидать в сложившейся ситуации. Временами страх переплавлялся в ужас, и тогда Кодзи непроизвольно вздрагивал, облизывая пересохшие губы.

Что, если был кто-то третий, кого надзиратель боялся больше нас обоих?

3 Шпильки и игральные карты

— Грабитель? Разбойник?

— Случаев грабежа в деле Тибы не значится. С применением насилия, без применения — нет, и всё. Разбоя на дорогах и в горах — тоже. По всему выходит, что он простой вор.

— Но в обвинительном акте, — я взмахнул копией акта, подтверждая свои слова, — он числится как грабитель и разбойник!

Комацу Хизэши, единственный полицейский чин из моих знакомых, расхохотался с нескрываемым удовольствием. Это он снабдил меня копией акта.

— Такое обвинение, Рэйден-сан, понадобилось для того, чтобы вынести Тибе самый суровый приговор. Обычных воров редко карают ссылкой на остров Девяти Смертей, особенно самураев. Воруешь? У тебя всегда есть шанс выкрутиться. Повинишься, раскаешься, получишь пять дюжин палок… Хотя нет, самураи и священники от битья и порки освобождены. Только по личному письменному согласию, во избежание урезания носа и ушей. Все соглашаются, представляешь? Хотят остаться с носом…

Хизэши вновь разразился хохотом:

— И Тиба бы согласился. А что? Отлежишься на животе — и бегом на каторжные работы в рудники! Ну, или в ссылку — обычную, куда-нибудь на север…

На Эдзоти, подумал я. В деревню Макацу.

— Это же не грабёж на дороге с нанесением тяжких увечий! — продолжал Хизэши, набивая рот лапшой. Оставалось загадкой, как ему удаётся есть и говорить одновременно. — Не подделка государственной печати! Но если ты, дерзкий негодяй, явившись в Акаяму, обокрал княжеский замок, а в придачу дюжину усадеб высшей знати…

Снаружи хлестал дождь. Плясал по лужам, сбивал листья с деревьев. Случайные прохожие, застигнутые ливнем, брели в тучах брызг, втянув головы в плечи. Одежда бедняг промокла до нитки, с краёв соломенных шляп текло ручьями. Под навесом ржала лошадь, на которой приехал Хизэши. Там же, под навесом, на лавке сидел Широно, уплетая за обе щеки гречневую лапшу с каракатицей, присланную мной.

Сырость, похоже, совсем не угнетала его.

Но под крышу лапшичной сырости не было дороги. Здесь царили тепло и уют. Обсев каждый столик, словно гроздья пчелиных роев, посетители блаженно жмурились от счастья. Из кухни в главный зал вырывались облака пара. Пар вкусно пах кипящим бульоном, соевым соусом, жареной рыбой, сливовым маринадом и тысячей приправ и начинок, какими славилось заведение.

— Тогда ты уже не просто вор! — подвел Хизэши итог преступлениям Ловкача. — Ты грабитель, разбойник, развратник! Ты посягнул на бабушку императора! Ты личный враг небес! Я слыхал, что сперва Тибе, как самураю, хотели велеть покончить с собой. Но заподозрили, что он мало дорожит самурайской честью…

Мой собеседник хихикнул:

— Он может взять и отказаться от сэппуку, отказаться самым бессовестным образом, что поставит власти в неудобное положение. Снова суд, разбирательство, принудительное лишение сословного статуса; новый суд, где Тиба выступает в качестве простолюдина… Кому охота ввязываться в такую возню?