Сто тысяч раз прощай

Обычно ко времени моего возвращения отец уже лежал в постели, а я принюхивался к оставленному в раковине стакану, проверяя, нет ли запаха виски. Меня преследовала фраза «не совмещать с употреблением алкоголя», и я давно готовил разговор, не назидательный, а как бы между прочим, чтобы указать на это отцу. Вопроса о лечении мы не касались, но в принципе он уже назрел. Теперь, когда у меня появилась Фран, я мог говорить обо всем на свете.

Но именно в тот вечер, когда у нас наметился план, из дома доносилась музыка, отчетливо различимая уже на подходе: знакомый мне до мельчайших деталей альбом Джона Колтрейна «Giant Steps». Отца я застал с конвертом от пластинки в руке: стоя у проигрывателя, он как припадочный тряс головой, словно его подбрасывало на булыжниках.

– У нас сегодня праздник? – прокричал я, обозначив свое присутствие.

Он повернулся: рубашка расстегнута, волосы всклокочены. На крышке проигрывателя стоял большой фирменный стакан скотча.

– Ну наконец-то! Совсем чуть-чуть с ними разминулся.

– А кто приходил?

– Дружки твои. Этот, как его…

– Харпер?

Харпера отец недолюбливал, считая его хамоватым и ограниченным.

– И иже с ним.

К остальным папа относился еще хуже и сам, в свою очередь, вызывал у них любопытство, смешанное, надо думать, с издевками. Я до недавних пор содрогался, когда вспоминал, как он, изображая гостеприимного хозяина, ставил им вторую сторону альбома «Bird and Diz», а парни, у которых грелось в руках пиво, отчаянно переглядывались – ни дать ни взять пассажиры, задумавшие обезвредить террориста. По своей привычке они даже моего отца наградили прозвищем, Джазист, и от одной мысли о том, что он общался с ними напрямую, в мое отсутствие, у меня зашлось сердце.

– Ты им сказал, где я?

– Сказал, что ты на репетиции.

– На репетиции?

– Они, похоже, в курсе.

– Потому что ты им выболтал!

– Нет. Послушай…

На телефонном столике, где мы держали меню домовой кухни с доставкой, лежал большой, сложенный вчетверо лист глянцевой бумаги с голубой точкой клейкой пасты в углу. Почерком Харпера: «Мы соскучились, темнила! Сплошные тайны!» Не вскрывая упаковки, я уже понял, что внутри.

На прошлой неделе мы нащелкали фотографий: Алина вызывала нас по очереди, чтобы мы позировали на белом фоне. Для пущей злободневности было принято решение создать коллаж по типу постера «На игле», с использованием того же шрифта и цветовой гаммы, то есть сделать индивидуальные черно-белые характерные портреты всех участников и расположить как на щитах «Их разыскивает полиция». «От каждого мне нужна харизма, – повторяла Алина, – определенная бравада, как у кинозвезд». В результате я получил удручающее изображение с мертвыми глазами, как на моих школьных фото, усугубленное тем, что у меня в руках была шпага, направленная прямо в объектив. Ну и ладно, все равно никто этого не увидит, подумал я, недооценив действенность рекламы.

– Я считаю, ты очень классно получился, – сказал папа, – со шпагой, в образе.

Я уже рассказывал ему о постановке, когда пребывал в благородной эйфории после ночной вечеринки. Мы стояли у раковины – я мыл посуду, отец вытирал; если не видеть лиц, общаться всегда было проще, и я уже подумывал, что идеально было бы сидеть в разных комнатах. И перекрикиваться через дверь.

– Бенволио.

– Кто-кто?

– Парень по имени Бенволио. Друг Ромео. – Я скосил глаза: отец запрокинул голову, пришел в замешательство, но развеселился.

– Откуда вдруг такая тяга к сцене?

– Не знаю. Просто подумал, это будет… ну, прикольно.

– И как? Прикольно?

– Ага. Там хорошие ребята.

– Повтори, кого ты там играешь?

– Бенволио!

Он пробормотал это имя себе под нос, как будто припоминал забытого одноклассника.

– Большая роль?

– Ну, не титульная.

– Как-как?

– Довольно большая.

– То есть… со словами?

– Слов полно. Есть даже пара монологов.

– Значит… мне придется идти?

Я засмеялся:

– Нет, папа, против воли – ни в коем случае.

Он задумался.

– Пьеса длинная?

– Довольно длинная. Говорю же, тебе совсем не обязательно…

– Поглядим еще. Поглядим, – сказал он, подцепив вилкой со сковороды остатки яичницы. – А я-то понять не мог: где тебя носит? Ну, думаю, по улицам шляется, ждет, когда я лягу.

Именно этим я и занимался. Отец подставил сковородку под струю, и больше мы к этой теме не возвращались.

Теперь, по дороге к дому Харпера, я убеждал себя, что ничего страшного не произошло. Я даже отрепетировал мизансцену: бросить «Ничего страшного» и еле заметно повести плечами. В конце-то концов, это Шекспир, а не какой-нибудь там балет. Массивный дом стоял посреди чистого поля; во всех окнах горел свет. Прислонив велосипед к бетономешалке, я побежал к дверям, не забыв изобразить кривую самонадеянную полуулыбку, которая говорила: «Ничего страшного».

Мне открыл Ллойд.

– Чтоб мне пропасть, неужто это ты?

– Здорово, Ллойд.

– Зачем ты здесь, презренный раб, в столь поздний час?

– Слушай, Харпер дома?

– О да, сиих пределов не покинул. Впущу, уж так и быть…

Ллойд с поклоном пригласил меня войти.

– …но обоюдоострый меч оставь у входа.