Стойкий запах лосьона

— Очень приятно. Мы с Марком учились вместе в институте, кончали в один год, правда, в разных группах. — Туровский внимательно посмотрел на нее и быстро отметил в уме: «Она говорит Погосову „ты“, хотя на вид ей лет тридцать пять, а Погосову пятьдесят четыре».

— Я не вовремя? Ты занят, Погос? — спросила Ирина.

— Мы уже вроде закончили, — Погосов взглянул на Туровского.

— Да-да, — закивал тот и, попрощавшись, пошел к двери…

— Лечишься у него, что ли? От чего, Погос? От лени или болтовни? засмеялась Костюкович.

— Он спортивный врач, принес мне пропуск в бассейн. Говорит, форму соблюдать надо. Может, тогда полюбишь?

— В наших отношениях, Погос, помеха не только это, — она ткнула пальцем в его большой живот.

— Но я неисправим, Ира: несерьезный, болтун, не умею хранить тайны, меня от них распирает. Принимай, какой есть. Я ведь все-таки талантлив.

— Я еще не так стара, Погос. У меня еще есть право выбора… Ладно, хватит трепотни, одолжи с полфлакона эфира. Моя Настя заперла шкаф и куда-то ушла с ключами.

— Налей, сколько надо, вон из того коричневого бутыля.

Она открыла бутыль, запахло эфиром.

На таможню они приехали в конце перерыва. Ягныша на месте не было, пошел обедать в рабочую столовую аэропорта. Туровский прохаживался у входа в таможню, подстерегал Ягныша, не желая торчать в коридоре на глазах у сотрудников. Сева, купив в киоске пачку газет, читал в машине.

Ягныш появился минут через пятнадцать. Был он в форменной одежде, отчего выглядел неподкупным и недоступным. Туровский в детстве испытывал робость перед людьми в любой форме — милицейской, железнодорожной, даже перед теми, кто был облачен в мундир лесничих. Сейчас, глядя на Ягныша, он внутренне посмеялся над детскими своими страхами.

— Давай на скамеечке в скверике посидим, — сказал Ягныш.

— Ну что, Федор Романович? — спросил Туровский, когда уселись.

— В перечне их нет, это ты знаешь. Значит надо ждать экспертизу.

— А если экспертиза наложит запрет?

— Тогда будем думать… Ты меня здесь застал случайно. Я уже две недели как откомандирован до конца месяца в другое место, пока коллега из отпуска вернется… Слушай, Олег, как насчет того, что я просил? До осени дачу надо закончить, остались отделочные работы.

— Можешь приехать взять… Но и ты пойми, у нас горит.

— Да, понимаю я. Никогда ж не подводил, но в этот раз количество больно уж заметное…

9

Покойный Зимин жил с матерью в двухкомнатной квартире. Поднимаясь по лестнице, Туровский, Гущин и Алтунин, каждый думал свою думу, хотя все сходились к одному: как предстать им, здоровым, сильным, живым, перед убитой горем женщиной, потерявшей единственного сына, как пойдет разговор с нею.

Кнопку звонка нажал Туровский. Дверь открыли не сразу, сперва тихий голос:

— Кто?

— Это мы, Мария Даниловна, доктор Туровский и Виктор Петрович.

Дверь открылась. В проеме стояла мать Зимина, им показалось, что она стала тоньше, сморщенное личико, собранные со лба седые редкие волосы были завязаны сзади в небольшой узел. И странными казались для этого изможденного лица висевшие на мочках золотые сережки с небольшими рубинчиками. Туровский вспомнил: Юра Зимин покупал их для матери в Лейпциге, когда были на тренировочных сборах в позапрошлом году зимой…

— Проходите, — сказала она, отступая от двери.

Вошли. И сейчас вдруг по-особому бросились в глаза в этом как бы опустевшем жилье знакомые, не раз виденные фотографии, висевшие на стене, и личные кубки Зимина, стоявшие на серванте. Вот снимок, где Зимин во весь рост, в плавках стоит на краю бассейна, воздев руки, смеется, в левой зажата шапочка, только сдернутая с головы, а вот он на групповом снимке со всей командой, в центре — Гущин, Туровский, Сева Алтунин…

Они сели по сторонам стола, покрытого голубой в белую клеточку моющейся скатертью. Это тоже привезено из какой-то заграницы. «Откуда же?» — зачем-то вспоминал Алтунин, но вспомнить не мог.

— Коль уж зашли, соберу чего-нибудь, — негромко сказала Зимина.

Пить в жару не хотелось, но с другой стороны, просто так вот сунуть ей конверт с деньгами и уйти — можно и обидеть, а это уже ни к чему. Туровский и Гущин переглянулись.

— По маленькой можно, — решил Гущин.

Зимина проворно принесла из кухни тарелки, приборы, поставила банку «Завтрака туриста», кабачковую икру, нарезала вареной колбасы, на тарелках — помидоры, огурцы, пристроила хлебницу, а в центр водрузила бутылочку «Пшеничной».

— Вы уж извиняйте, что так вот, — кивнула Зимина на стол, — не ждала ведь гостей.

Гущин, круто вздохнув, налил в большие рюмки ей, Туровскому и себе.

— А ему что ж? — спросила Зимина, указав на пустую рюмку Алтунина.

— За рулем он, нельзя, — ответил Гущин.

Выпили, не чокаясь, молча, стали закусывать. Зимина едва пригубила.

— Весной памятник ставить будем, — по-деловому сказал Гущин. — Надо, чтоб земля осела.

Зимина согласно подергала головой. Гущин снова наполнил рюмки. Поднял свою и обращаясь к фотографиям, сказал:

— Вот, Юра. Тут мы, с тобой, с твоей матерью, — и посмотрев на просвет рюмку, быстро выпил. За ним, морщась, Туровский.