Стойкость

Но в ту же минуту внимание Юткевича привлекла гурьба мужиков, громко споривших о чем-то. Юткевич направился туда. Все интересовало его в этой пестроте рыночной жизни. Он «дежурил», как выражались офице­ры. Такова была очередная «реформа» Масловского: еже­дневно переодетые офицеры толкались на рынке, в город­ском саду, во всех публичных учреждениях (правда, кое-куда они шли очень охотно), чтобы послушать разговоры об армии, выяснить отношение к новой власти горожан и деревенских... Одним словом, задача у «дежурного офице­ра» не из легких. Когда офицеры возвращались с «дежур­ства», их допрашивал полковник, высмеивал тех, кому принести новость не удавалось. Никто не был свободен от таких «дежурств», и, подавая пример другим, полков­ник сам ходил на них, отдавая предпочтение — странное приетрастие! — мужской ночлежке (относительно этого ходили скабрезные анекдоты, от которых Юткевичу становилось тошно).

Заинтересовавшись горячим спором мужиков, он вти­снулся в толпу, лузгая семечки.

— Приезжает однажды к нам человек и говорит, что России конец: при царе Николае, говорит, жилось спокой­но, а теперь — что ни день, новый пень корчуй, коли си­лы маешь.

— Один черт, что Николай, что Белый,— скептически выцеживал приземистый мужичишка в куртке домотка­ного сукна.

«Ну, тут все спокойно»,— подумал Юткевич, да в ту же минуту парень лет двадцати, сморкнув носом, тонким скрипучим голосом подал реплику:

— Не говори, дядька, не подумавши. Ввалились в на­ше село казаки, перевернули все вверх дном, и все прахом пошло.

Потом возле самого уха заскулила шарманка. Юткевич повернулся было к шарманщику, но вдруг почувствовал, как чья-то рука быстро нырнула в его карман. Он успел схватить ее, и человек оказался совсем рядом.

— Пусти! — человек рванул руку, и листок бумаги полетел на усыпанную семечной шелухой землю.

Юткевич поднял глаза на человека, и кровь прилила к еда лицу. Перед ним стоял Кравченко. Он заметил минут­ную растерянность Юткевича, изо всех сил рванул руку и побежал, стараясь затеряться в рыночной суете.

— Стой, стреляю!

Юткевич бросился вдогонку, но Кравченко исчез за монастырской стеной, лишь выпавшие из кармана листов­ки разлетелись по улице. Едва сдерживая себя, Юткевич нервно принялся собирать их, мысленно угрожая Крав­ченко расправой.

Вечером, переодевшись, взял ком листовок и пошел к Масловскому. Он все взвесил, он решил скрыть от пол­ковника свою неожиданную встречу на рынке: «дежурст­во» у него и так было не ахти какое.

Масловский встретил его приветливо, как всегда. С одним Юткевичем он и разговаривал по-человечески, и от этого всегда было не по себе. Пробежав глазами лис­товку-прокламацию, Масловский сверкнул глазами и при­свистнул. С плохо скрываемым отчаянием промолвил:

— Вот вам и подарочек пасхальный! — Потом резко встал, подошел к окну, с силой толкнул раму, и легкий ветерок хлынул в комнату.— Ты знаешь, Стась, завтра пасха...

Юткевич удивился неожиданной теплоте в голосе это­го грубого человека, улыбнулся..

— Да... Я это знаю... Но я знаю и то, Саша, что ты подписал расстрел казаку, прятавшему такую листовку...

Масловский круто повернулся к нему.

— Да. Я перестреляю их всех. Не армия, а бардак. Если генерал надеется на победу, так это лишь старческая ма­ния. Факт!

Потом он подошел к шкафу, достал оттуда бутылку и рюмки, поставил их на стол, глухо щелкнул в дверях клю­чом.

— Оставим все это. Завтра пасха...

Они выпили. Юткевич едва перевел дух. Это был спирт. Вскоре в голове зашумело, и он, покачнувшись, опустился в кресло.

— Завтра пасха...

И внезапно с какой-то удивительной отчетливостью всем существом ощутил тревогу, перемешанную с ужасом. Словно бы какое-то давнее пророчество начинало сбывать­ся наяву. Точно беспощадный меч был занесен над ним. И возникло чувство гадливости, подкатило к горлу, и трудно было понять, чем вызвано оно, это чувство,— присутствием полковника или действием спирта. Он сорвался с кресла и ринулся бежать из комнаты Масловского.

В темноте он вдруг застыл на месте. Прямо перед ним багровым заревом полыхало небо. Били церковные колокола, но не по-праздничному, а тревожно, набатом. Где-то в отдалении воздух разрывали выстрелы. Зарево выхватыва­ло из темноты углы домов и перекрестки улиц, и в кро­вавых сполохах всюду метались люди. Ночной город набу­хал гулом. Совсем близко от Юткевича пробежали двое. Возбужденные голоса их заставили Юткевича затаить ды­хание. Они задержались, прикуривая.

Б а с. Разбушевались так, что не сдержать!

Т е н о р (подхихикнув). Офицерье в подштанниках выволокли из борделя. Один отстреливался, так его штыком насквозь!

Б а с. Лишь бы Грай подоспел... В самый разгар надо попасть, а то еще одумаются.

Т е н о р. Не одумаются! Казаки озверели, как волки.

Юткевич, нащупав наган, сбросил с плеч шинель и в одной рубашке двинулся вперед.