Стоит ли мне писать?

«Еще не сейчас…»

— Весь этот город нужно было сжеть от туда. Сжечь! Весь!

— Они сюда щемятся!

— Бежим.

— Куда, идиоты? В щитовую. И держаться до подступления остального батальона.

— Какого батальона, чертов мудак!?

— В щитовую!

Двуручнику приходилось контролировать себя, что бы не потерять строй мечников самому. Или не выкинуть соседа.

Зомби наступали с удивительной прытью. Все, что знал о нежити Мельхиот, превращалось в прах прямо на глазах. Медлительные и тупые зомби оказались ловкими и смышлеными тварями. Они старались набрасываться группами. Окружали. Раненные отступали, выманивали.

Их отсеченные руки не пытались добраться до твоего горла, как в иных историях, хотя и не умирали, сокращаясь без всякой цели. Но зомби не замечал оторваной конечности. Ему было наплевать на вывороченные кишки. Он пытался отгрызть от тебя кусок, несмотря даже на то, что у него была оторвана челюсть.

Мышечная дрожь и возбуждение битвы сошли, словно стекли по Мельхиоту в землю. «И она задрожала» Он испытал какое-то странное чувство. Оно разлилось по его внутренностям, опустошило от ненужных мыслей, голова стала вдруг очень холодной и пустой.

— Свободный строй!

«Сейчас!» — загрохотало в его сознании. «Сейчас!» — Это кричало само его естевство. «Сейчас!» — кричала каждая частичка его тела, требуя освободить из клетки самообладания.

«Крови» — кричал ему его меч. «Убивай» — взывали к нему руки. «Разрушай» — горячо шептало ему его сознание.

Что-то изменилось в Мельхиоте. Это было его лицо, его рот, его глаза. Но их выражение заставило оцепенеть даже нежить.

Со радостным смехом, словно он бежал искупаться в жаркий день, ворвался он в толпу стальным смерчем. Никогда в жизни он еще не двигался так быстро. Этот танец смерти опьянял сильнее крепчайшего вина. «Еще.» — шептал он. — «Вылезайте еще.»

Разрубил ребенка-зомби, или просто грязную перепуганную девчонку — «Какая разница?» Выживет он или умрет — «Какая разница?» Этот мир не прольет о нем ни слезинки. Он ненавидит его, и ненавидеть в ответ, все что ему остается. Все, что он умеет. Ненавидеть: вем сердцем; всей душой; всем телом. «Какая разница?» — хохот Мельхиота стал безумным.

— Подохните. — как само собой разумеещеся проговорил двуручник.

«Мы уже мертвы.» — говорили ему немые глаза нежити. Мельхиот смеялся в ответ. Смеялся все громче. Смеялся все безумнее.

— Постой, ненормальный! — последний клирик оценил стремительно истощающиеся возможности своих защитников.

Магика сожрали. Разорвали на куски, после того, как он обратил в лед с десяток зомби. Рыцари отбивались от строя. Их облепляли, волками дерущих шкуру медведя, сгустки гниющего мяса, бесформенные порой, так что и не узнать в них человека или нелюдь.

Двуручник, обернувшись стальным вихрем, орудовал все глубже, медленно но верно продвигаясь вперед. От него летели в разные стороны ошметки трупов. Некоторые он снова перерубал еще в полете с безумным смехом. От этого смеха, в жилах клирика стыла кровь, и холодели кишки. Этот смех казался еще ужаснее, чем даже отвратительная корчащая масса, выраставшая вокруг него.

Ни одного рядового мечника уже не стояло на ногах. Рыцари отступали неся потери. Зомби медленно отрывались от них, бездумно бросаясь в мясорубку, которой обратился обезумивший двуручник.

Клирик различил в темноте огромную тень. Сорвал с шеи мешочек, отправил в рот содержимое. И начал читать свою последнюю молитву, вливая в двуручника силу, направляя её трясущейся рукой.

«Куда же вы?» — Мельхиоту хотелось смеяться. «Мертвые умирают.» — это казалось ему очень забавным.

Он поскользнулся в крови, едва не упав. Он стоял уже на настоящей горе шевелящихся останков. На горе трупов взирая сверху на лезущих мертвяков. «Достойный меня трон.» — хохотал Мельхиот.

Что-то вцепилось в руку. Его обдало жаркой волной боли.

«Боль, моя сестра. Страх, мой брат. Безумие, моя мать. Смерть, мой отец. Меч, мой сын.»

Силы лишь прибывали. Они казались бесконечными. Он был неуязвим — «Еще. Вылезайте еще.»

Двуручник оторвал одной рукой вцепившегося в другую зомби, вместе с куском своего мяса, прерубил и отошвырнул, потеряв к игрушке всякий интерес.

Его внимание целиком поглотила выступившая огромная фигура. Обрывки нищенских лохмотьев свисали с сухого костяка тощих длинных рук. Кости служили ей и основой, и мышцами, и связками. Они ходили ходуном, словно живые сухожилия. Передвигалась нежить на пульсирющей, постоянно двигающейся юбке из несчетного множества щупалец. Чернота под капюшоном скрывала голову чудовища. Она, казалось, поглощала, и без того, скудный свет догорающих башен города.

Клирик смотрел на них. И не мог понять кто ужаснее: умертвие, или покрытый с ног до головы кровью двуручник. Но он продолжал вливать в него силы. Последняя молитва многократно увеличила их запас. Больше не было нужды их экономить. Слуга света намеревался распорядиться ими всеми без остатка.