Столица Российской империи. История Санкт-Петербурга второй половины XVIII века

В 1744 г. «слоновый двор» был переведен на угол Невского и Лиговского канала; урочище это тогда называлось Пеньки. В царствование Екатерины II это место носило название Старого егерского двора; оно было огорожено частоколом, на нем рос лес и стояли развалившиеся деревянные постройки, носившие при Анне Иоанновне название Волынского двора. Другой загородный Волынский двор был за Фонтанкой, у Обуховского моста.

Вскоре после прибытия слоны начали буйствовать, «осердясь между собой о самках». Ага-Садык донес, что утром три слона сорвались и ушли, из которых двоих вскоре поймали, а третий «пошел через сад и изломал деревянную изгородь и прошел на Васильевский остров и там изломал чухонскую деревню, и только здесь был пойман».

«Слоновый двор» просуществовал здесь до 1778 г. Память о нем сохранилась почти до наших дней. Ведь еще сравнительно недавно Суворовский проспект звался Слоновым. Императрица Екатерина II нашла неудобным устройство зверинцев в самом Петербурге; для этой цели стали использовать загородные дворцы. Так возникли Петергофский и Ораниенбаумский зверинцы.

* * *

В царствование Елизаветы Петровны церквей в Петербурге было немного. Все они тогда были низкие, невзрачные, стены увешаны вершковыми иконами, перед каждой горела свечка или две-три, от этого духота в церкви была невообразимая. Дьячки и священники накладывали в кадильницы много ладана, часто приготовленного из воска и смолы, от этого к духоте примешивался еще и угар. Священники, отправляясь кадить по церкви, держали себя так, что правая рука была занята кадильницей, а левая протянута к прихожанам. Прихожане сыпали в руку посильные дары — кто денежку, кто копейку; рука наполнялась и быстро опускалась в карман, и опять, опорожненная, была устремлена к прихожанам. Доходы священников в то время не отличались обилием: за молебен платили им три копейки, за всенощную — гривенник, за исповедь — копейку и т. д. Иногда прихожане присылали им к празднику муку, крупу, говядину, рыбу. Но для этого нужно было быть снисходительным к прихожанам. Если же священник относился строго к своим духовным детям, то сидел он без муки и крупы и довольствовался одними пятаками да грошиками, а эти пятаки и в ту пору далеко не могли служить обеспечением. Случалось тогда и то, что во время богослужения явится в церковь какой-нибудь пьяный, но богатый и влиятельный прихожанин, и, чтобы показать себя, начнет читать священнику нравоучение, поправлять службу, и бедный, нуждающийся в его подачках священник должен был выносить все это. Иногда в церкви подгулявшие прихожане заводили между собой разговоры, нередко оканчивавшиеся криком, бранью и дракой.

Случалось что во время службы раздавался лай собак, забегавших в церковь, падали и доски с потолка. Деревянные церкви тогда сколачивались кое-как, были холодны и сыры. Причиной таких построек было, с одной стороны, печальное положение государственных финансов, а с другой — крайняя недобросовестность строителей, прежде всего заботившихся чтобы поскорей получить деньги.

Торжественностью богослужения отличалась только одна придворная церковь. Императрица Елизавета очень любила церковное пение и сама певала со своим хором; к Страстной и Пасхальной неделе она выписывала из Москвы громогласнейших дьяконов, и почтмейстер, барон Черкасов, чтобы как можно лучше исполнить державную волю, не давал никому лошадей по Московскому тракту, пока не приедут дьяконы.

Православие Елизаветы Петровны было искренне, и наружные проявления религиозности были в обычае и ее придворных. Из документов тогдашнего времени мы видим, что императрица не пропускала ни одной службы, становилась на клиросе вместе с певчими и в дни постные содержала строжайший пост и только одному своему фавориту Разумовскому позволяла во дворце есть рыбное кушанье, а остальных так преследовала за недержание поста, что другой ее приближенный, граф Бестужев, был вынужден обратиться к константинопольскому патриарху за разрешением не есть грибного.