С середины 50-х годов XIX в. одна за другой функционировали бесчисленные кладбищенские комиссии. Они созывались из представителей министерства внутренних дел, городской думы, духовенства, для того чтобы предоставить «немедленно» свои соображения по устройству кладбищ, потому что, — как особенно рельефно выразился военный генерал-губернатор Игнатьев, — «постепенно увеличивающийся во многих кладбищах недостаток свободных мест для погребения может в скором времени дойти до того, что тела будут зарываемы близко к поверхности земли в те же могилы, где находятся еще не сгнившие гробы, и испарения от гниения тел могут заразить воздух».
Комиссии работали, сочинялись доклады, печатались записки, проектировались разные мероприятия, вполне соответствующие всем требованиям гигиены; кроме комиссий проявляли инициативу и отдельные лица, наконец, повторялись и высочайшие повеления о закрытии ныне существующих и устройстве загородных кладбищ — а воз и ныне там. Происходило все это потому что городское управление отводило земли для исключительно для погребения умерших, а вовсе не для продажи этих мест, — кладбищенское же духовенство сделало из этих мест торговое, весьма выгодное дело. Все это превратилось, как свидетельствуют факты, в грабеж, причем усердствовали причты особенно богатых, хорошо обеспеченных кладбищ. Но если и были заботы о санитарном благоустройстве кладбищ, то заботы «о благолепии» кладбища проявлялись очень редко, и то со стороны лиц и учреждений, посторонних кладбищенскому начальству. Последнее, наоборот, старалось не допускать нужного ремонта для какого-нибудь памятника, даже стремилось, чтобы памятник поскорее разрушился, и образовавшееся, таким образом, свободное место могло быть продано по повышенным ценам. Пусть это памятник дивной красоты, пусть он — вдохновенное создание скульптора — все это жалкие слова: за могилу можно было выручить несколько сот рублей.
* * *
От Летнего дворца большая деревянная пристань вела на Неву и на Фонтанку. Вдоль берега Невы, который был тогда в саду, можно было пройти к почтовому двору.
В мазанковом почтовом дворе сначала была открыта виноторговля, где, по обычаю голландских городов, в полдень играли 12 музыкантов на рожках и трубах. Впоследствии сюда выписали из Данцига почтмейстера, которому было приказано за деньги кормить и давать помещение приезжающим в Петербург. Бергхольц рассказывает, что в его время на этом почтовом дворе стоять было неудобно, потому что все должны были выбираться оттуда, когда царь давал там празднества; это случалось нередко зимой и в плохую погоду.
В 1736 г. на Фонтанке, близ Летнего дворца Елизаветы Петровны, был построен новый «слоновый двор» для присланного из Персии слона. Об этом слоне известно, что во время следования его в Петербург зимой 1736 г., он остановился на некоторое время в Москве, и тогда к нему были посланы два «зверовщика»: персиянин Ага-Садык и араб Мершариф, - «дабы этот слон мог к ним признаться так, как и к другим персидским слоновщикам».
Кроме них, при «слоновом дворе» находился еще «персидский слоновый мастер», или «слоновый учитель» Асатий. На его попечении было лечение и гигиенические прогулки, которые не всегда обходились благополучно. На Прешпективной улице, по которой водили слона, всегда собиралось много народа посмотреть на редкого зверя, преимущественно лейб-гвардейских солдат. Зрители вели себя весьма непринужденно, смеялись над вожаками, бранили их и даже бросали в них и в слона палками и камнями. Ага-Садык жаловался своему начальству, что во время провожания слона бросали как в него, так и в слона, камнями и палками и многократно избили, и из-за этой опасности он уже более месяца принужден слона не выводить. Следствием жалобы был приказ «об объявлении обывателям с подпискою о неучинении помешательства слоновщику в провожании слона». На корм слону давалось в год сухого тростника 1500 пудов, пшена сорочинского 136 пудов, муки пшеничной 365 пудов, сахару 27 пудов, корицы, кардамону, гвоздики, мускатных орехов по 7 с половиной фунтов, шафрана 1 фунт, соли 45 пудов., виноградного вина 40 ведер, водки 60 ведер и. т. Водку слон употреблял лучшего качества. Раз слоновщик доносил: «К удовольствию слона водка неудобна, понеже явилась с пригарью и не крепка». В конце сентября 1741 г. прибыло в Петербург от персидского шаха Надира многочисленное посольство с богатыми дарами для двора. В числе подарков приведено 14 слонов.
К прибытию слонов в Петербург, с конца августа, начались приготовления к принятию их. Так, столярного дела мастер фон Боле доносил, что Аничков мост находится «в немалой ветхости», настилка на нем во многих местах сгнила и «насквозь пробивается», и что надобно заблаговременно починить.
Против «слонового двора» к речке Фонтанке для прогулки слонам сделана была площадь, которую приказано именовать Слоновой, и «для лучшей способности всем слонам ради купания сделать в реку скатом удобный мост». Ранее этого еще комиссия приказывала архитекторам Земцову и Шумахеру «обыскать» новые, удобные для этой цели места.