Столько лет спустя

Вспомнилась одна из встреч фронтовиков 9 мая в сквере у Большого театра. Среди плакатных наименований воинских частей, полков, дивизий на яблоневой ветке висел простенький листок из ученической тетради. На нем детской рукой было выведено: «Кто знал моего дедушку лейтенанта Хохлачева Николая Яковлевича? Сообщите Хохлачеву Эдику по телефону…» И — номер телефона.

Тому дедушке могло быть лет двадцать или двадцать пять. Ребенку позвонили: да, я знал твоего деда, он был летчиком, погиб. Потом — другой звонок: я воевал с твоим дедушкой, он был танкистом. Потом звонили снова: он был на флоте, на Черном море.

Вот как множатся образы вполне конкретных людей.

Эта история похожа на красивую легенду, но все так и было. Я сам переписал тогда этот московский номер. К телефону подошла мама Эдика, дочь пропавшего без вести Николая Яковлевича Хохлачева.

— Нет, никаких следов,— в итоге сказала она.

* * *

С тех пор как в сквере у Большого театра стали ежегодно собираться фронтовики, я не пропустил ни одной встречи.

Здесь назначают друг другу свидания задолго. Стоят, бродят кругами по маленькому скверу — ждут. И, не назначая свиданий, ждут, приходят, приезжают, прилетают, не сговариваясь — наудачу. Ждут и в срок — минуты, и бессрочно — десятилетия.

Это люди одного поколения, с общей судьбой — они вступили в пору зрелости в самый трудный для Родины час, и каждый из них в любую минуту был готов отдать за нее жизнь. На их пути лежали каменные города, неприступные бастионы, минные поля, раскисшие дороги и болота. Они дрались за каждый лестничный пролет, ступенька к ступеньке — дом, город, государство. Тысячи километров. 1418 дней и ночей.

Первые встречи в этом сквере много лет назад были самые шумные и трогательные.

— Чкаловцы есть? — кричит кто-то громко.

Его перекрывают:

— С Северо-Западного есть?

— Кантемировцы есть?

Как позывные:

— Сорок третья гвардейская, сорок третья гвардейская, сорок третья, сорок третья…

Фронтовики показывали друг другу снимки, пели песни — и грустные, и веселые, бросали в фонтан монеты — чтобы вернуться сюда еще, чтобы дожить до следующей встречи.

— С Северо-Западного есть?

— Кантемировцы есть?

Ветви деревьев были сплошь унизаны объявлениями, записками, адресами. Везде обозначены свидания, сбывшиеся и несбывшиеся.

Фронтовиков теперь заметно убавилось. Раньше они встречались друг с другом, сейчас — в основном с теми, кто не воевал, кто пришел на них посмотреть. К фронтовикам сквозь толпы уже и пробиться непросто, фоторепортеры поднимают аппараты над головами.

Конечно, по-разному бывает. Один фронтовик рассказывал окружившим его незнакомым людям:

— Последние годы, многие уже годы, нас собиралось девять человек. Каждый год — девять, привыкли. И вдруг — десять! Еще один отыскался. Жив! Бывает же!

9 мая здесь, в сквере, обычно тепло, цветут яблони. Но случаются неожиданные холода, заморозки, а однажды к вечеру пошел вдруг снег.

Я тут многих знаю. Леонид Владимирович Соколин, помощник мастера одного из московских заводов, впервые появился около пятнадцати лет назад. Услышал об этих встречах, решил посмотреть. Увидел, что делается, пошел в парфюмерный магазин в здании гостиницы «Москва», в отделе заказов попросил картонную коробку. Когда объяснил, для чего, ему выбрали самый чистый и твердый лист, он попробовал писать на нем карандашом, ручкой — ничего не вышло. Купил тут же губную помаду и крупно написал: «43-я гвардейская Латышская Рижская стрелковая дивизия».

Вид у него был необыкновенный: розовощекий, круглое добродушное лицо, большие пышные усы, грудь в орденах и медалях. Одной рукой он прижимал большой букет — гвоздики, тюльпаны, в другой держал этот самый плакат. Фотография его обошла в тот год многие газеты и журналы.

Тогда же мы с ним и познакомились.

— Букет вы для кого-то принесли? — спросил я.

— Нет.

— Вам подарили?

— Нет.

— Кому же?

— Нашей дивизии.

Знаменитая латышская стрелковая дивизия. Ветераны ее охраняли когда-то Кремль.

— Мы войну начинали под Наро-Фоминском,— рассказывает Соколин,— оттуда пошли вперед. Знаете, как шли,— болотами, окопов не было, забор из дерна банками консервными увешаем, кто полезет — звенят. У немцев всегда высотки, у нас — низины, потому что мы наступали, наша дивизия ни разу не отступила.

— Вы через Старую Руссу шли,— говорю я.

— Точно, а откуда вы знаете?! — Соколин вдруг догадывается: — А-а! Вы жили там! — Он жмет мне радостно руку, словно земляку или однополчанину.

Да, тогда, после войны, неприютные поезда, товарные и пассажирские, привезли меня из Заполярья на груду развалин из кирпича, щебня и стекла — это и была Старая Русса.

— Бои там страшные были. Меня под Старой Руссой «похоронили», а я, вот видите, жив.

— Там кладбище латышских стрелков большое. И памятник вам всем. Кого-то из однополчан встретили здесь?

— Нет, тех, кого лично помню,— нет. Но тех, с которыми вместе кого-то помним,— встречал, было. Но наша дивизия ведь отдельно собирается, каждый год, в первое воскресенье августа едем в Латвию.