Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания

Офицер немного рассеянно посмотрел на механика и спокойно, с легкой мечтательной улыбкой на лице ответил:

— Стихи писал, Михал Анатольевич. Задумался немного, и вот… опоздал.

Остолбеневший механик не нашел слов, чтобы отчитать Шадрина, а потому, махнув рукой и матерясь вполголоса, полез в прочный корпус.

Так начался очередной этап большой Шадринской любви. Найдя в почтовом ящике груду писем от Софии, Сережа полночи перечитывал их, потом еще пару часов писал несколько ответов сразу, ну а потом его посетила муза Каллиопа, и рука начала выводить строфы одну за другой. По большому счету таким умиротворенным и спокойным Игорь не видел друга уже с полгода, но негасимый огонь, полыхавший в его глазах, все же немного настораживал. Сережа тем временем ни на что не обращал внимания, а бродил по кораблю с блокнотом, бормоча под нос рифмы. Теперь он ежедневно в послеобеденное время писал письмо в Севастополь, которое вечером по дороге домой опускал в почтовый ящик, а дома допоздна сидел за столом и слагал стихи. Алкоголь и женщины были забыты и остались в прошлом. Письма Софии, теперь получаемые регулярно, Сергей, очень уважавший порядок в любой документации, стал аккуратно подшивать в папку с красноречивым названием «Личные планы капитан-лейтенанта Шадрина С. А.», которую везде таскал с собой и заглядывал в нее при любом удобном случае.

Он даже заслужил при очередной проверке корабля похвалу из уст начальника политотдела флотилии, приметившего офицера, практически сверявшего каждое свое слово со своим личным планом.

Смех смехом, а дата ухода в боевой поход была все ближе и ближе. Все чудачества Шадрина не отразились на его служебном рвении, и Игорь, да и все остальные, мало-помалу привыкли к новому непьющему поэту Шадрину, и все вошло в привычную колею. Сам Сергей мало понимал, что с ним творится, но чувствовал какой-то душевный подъем, по большому счету ничем особенным не оправданный. Письма, которые он получил от Софии, были простыми и незамысловатыми, по существу, ни о чем, и он этому не удивлялся. Он просто был рад, что даже после их «антизнакомства» она ему еще и пишет, от чего теплело на сердце и почему-то было просто радостно. И эти чувства просились на бумагу.

Свое творчество Сергей предусмотрительно не давал читать никому, даже самому близкому другу, хотя уже через пару недель у него набралось стихотворений на небольшой сборник. Никогда не склонный к многословию, Шадрин изливал на бумагу такое количество слов, что иногда поражался сам, как лихо переплетались в его творениях чувства, Север, полярное сияние и знание материальной части. Апофеозом поэтического угара, неожиданно заставившим Сергея задуматься о собственной умственной полноценности, был многостраничный опус, наполненный такими вот виршами:

А чувства бьются, как нейтроны,
И сердце, как ЦНПК,
Но наплевать ей на погоны,
И знаю я наверняка:
Моя любовь, как кремальера,
Задраена от всех и потому
Вовек не сыщешь баталера,
Чтоб выдал новую судьбу.

К счастью, критическое отношение, ко всему, что он делает, Сергея не покидало никогда, и трезво оценив, что такое показывать живым людям не стоит, а сам он при всей своей литературной плодовитости никак не тянет даже на Петрарку, не говоря уже о великом Александре Сергеевиче, Шадрин закрыл поэтическую страницу своей жизни. Тетради с виршами были наглухо заперты в сейф на пульте ГЭУ, а сам офицер принялся с усиленным рвением готовить недоделанную документацию и потихоньку сносить на корабль пряники, чай, сахар и прочие автономочные запасы.

Наконец подошел выстраданный всем экипажем день ухода на боевую службу. За день до этого Шадрин полночи просидел над последним перед трехмесячным перерывом письмом своей далекой гречанке. В своем послании совсем не коротко, а очень даже подробно Сергей рассказал, как корабль готовился к автономке, что такое штаб флотилии, открыл Софии тайну термина «разовые трусы с карманом», а в самом конце, очень смущаясь и краснея даже перед бумагой, попросил разрешения заехать в Севастополь. Но боже упаси, не к ней, конечно, а так… чтобы повидаться «случайно», и даже добавил в конце «Целую».

После этого Шадрин запечатал письмо, тяпнул рюмку и четким строевым шагом отправился к чете Копайгоры, с которыми договаривался отметить уход в море. Там он, пряча глаза, боком сунул письмо Катюше, которая должна была на пару месяцев слетать в Севастополь, и попросил передать его лично в руки Софии. Катя понимающе кивнула головой, и сразу убрала письмо в свою бездонную дамскую сумочку. После чего они все вместе привели себя в нетрезвое состояние, и даже спели «Усталую подлодку», под домашние пельмешки, заготовленные рачительной Катюшей в неимоверном количестве.