Сторона Германтов

Между нежным сереньким цветом утренней природы и вкусом чашки шоколада я выстраивал все то, что было особенного в физической, умственной и духовной жизни, то, что примерно год тому назад я привозил с собой в Донсьер; осененное продолговатостью лысого холма — который присутствовал всегда, хотя бы незримо, — всё это состояло из череды совершенно особых радостей, о которых невозможно было рассказать друзьям, в том смысле, что одни впечатления щедро вплетались в другие, и все они незаметно для меня сливались друг с другом и оттеняли друг друга гораздо ярче фактов, которые я мог бы рассказать. С этой точки зрения новый мир, в который погрузил меня сегодняшний утренний туман, был уже мне знаком (отчего казался еще более настоящим), но с некоторых пор я его забыл (что сообщало ему особую свежесть). И мне вновь представились какие-то пейзажи с изморосью, присвоенные моей памятью, например, «Утро в Донсьере», в первый мой день, проведенный в казарме, или в другой раз, в соседнем замке, куда Сен-Лу привозил меня на сутки, вид из окна, когда на заре я приподнял занавеску, а потом снова лег в постель; на первом пейзаже был всадник, на втором (на узкой полоске, отделявшей пруд от рощи, тонувшей в текучей и однообразной дымке тумана) какой-то кучер наводил лоск на упряжь, и оба они предстали мне, как те редкие фигурки, что проступили на полустертой фреске, почти незаметные глазу, вынужденному приноровляться к таинственной волнистости сумерек.

Сегодня я пересматривал эти воспоминания лежа в постели, где устроился в ожидании вечера: пользуясь тем, что родители уехали на несколько дней в Комбре, я собирался съездить посмотреть пьеску, которую играли этим самым вечером у г-жи де Вильпаризи. Если бы они вернулись, я бы, наверное, не решился туда идти; мама, которая истово чтила бабушкину память, хотела, чтобы наша скорбь по ней выражалась искренне и свободно; она не запретила бы мне эту поездку, но она бы ее не одобрила. А из Комбре, наоборот, если бы я у нее спросил совета, она бы не ответила мне с печалью: «Делай, что хочешь, ты уже достаточно взрослый, чтобы знать, как ты должен поступить»; ей было бы совестно, что меня бросили в Париже одного, и, уверенная, что я горюю так же, как она сама, она бы желала для меня каких-нибудь развлечений, в которых отказывала себе, и убеждала себя, что бабушка, всегда превыше всего беспокоившаяся о моем здоровье и душевном равновесии, сама бы мне их посоветовала.

С утра затопили новый водяной калорифер. Он неприятно гудел, да еще время от времени как-то похрюкивал, и эти звуки не имели ничего общего с моими донсьерскими воспоминаниями. Но звуки от калорифера так тесно взаимодействовали во мне целый день с этими воспоминаниями, что как-то сроднились с ними, и каждый раз, когда, слегка отвыкнув от центрального отопления, я вновь начинал его слышать, мне вспоминался Донсьер.