Сторона Германтов

Иногда я видел не просто реликвии. Герцог Германтский лучше своей жены разбирался в родословии и обладал такими воспоминаниями, что его беседа напоминала прекрасное старинное жилище, где, правда, нет настоящих шедевров, но зато полным-полно подлинных полотен, посредственных и величественных, и все вместе выглядит великолепно. Принц Агриджентский спросил, почему принц Фон в разговоре о герцоге Омальском назвал его «мой дядя», и герцог Германтский ответил: «Потому что брат его матери, герцог Вюртенбургский, был женат на дочери Луи-Филиппа». И перед моим взором вставал целый реликварий, подобный тем, что расписывали Карпаччо или Мемлинг[364], где в первом «окошке» принцесса появлялась на свадьбе своего брата, герцога Орлеанского, в простом платье, в каком обычно гуляла в саду, и тем показывала, как нерадостно ей, что отвергнуты были ее посланцы, ездившие испросить для нее руки принца Сиракузского, — а в последнем она производит на свет мальчика, герцога Вюртенбургского (родного дядю принца, с которым я в этот вечер обедал), и происходит все это в замке «Фантазия», проникнутом таким же аристократизмом, как иные семьи[365]. С подобными замками на протяжении нескольких поколений были связаны имена разных исторических лиц; в этом замке, например, живут воспоминания о маркграфине Байрейтской, тоже принцессе и большой причуднице, сестре герцога Орлеанского, о которой говорили, что ей нравилось название замка ее супруга, короля Баварии[366], а впоследствии бывал там и принц Фон, указавший герцогу этот самый замок как свой адрес для писем: он унаследовал этот замок и сдавал его только на время представлений опер Вагнера и только принцу де Полиньяку, еще одному восхитительному «причуднику»[367]. Чтобы объяснить, какими родственными узами он связан с г-жой д’Арпажон, герцог Германтский начинал издалека и как ни в чем не бывало, минуя череду бракосочетаний и наследований трех или даже пяти поколений, добирался до Марии-Луизы или Кольбера, причем каждый раз повторялось одно и то же: великое историческое событие возникало походя, будто замаскированное, вывернутое наизнанку, урезанное, в названии поместья или в женском имени, выбранном потому, что женщина эта приходится внучкой Луи-Филиппу и Марии-Амелии, которых поминают не как короля и королеву Франции, а просто как бабку и деда, оставивших наследство. (Вот так, хотя и по другой причине, в словаре творчества Бальзака самые прославленные личности упоминаются лишь в связи с «Человеческой комедией», так что Наполеону отводится гораздо меньше места, чем Растиньяку, и то лишь потому, что он беседовал с барышней де Сен-Синь[368].) Так аристократия в своем массивном убежище, прорезанном редкими оконцами и подобно романской архитектуре скудно освещенном, приземленном, но зато мощном и незрячем, вобрала в себя, заперла, сплющила всю историю. Так пространства моей памяти мало-помалу заполнялись именами, которые выстраивались в определенном порядке, в определенной зависимости друг от друга, и связи между ними все множились: они были как те завершенные и совершенные произведения искусства, в которых каждый штрих связан с другими, каждая часть осмысляется благодаря всем остальным и в свой черед наполняет их смыслом.