Сторож брату моему

– Да. Я просто думаю, с чего начать, чтобы…

– Я советую, чтобы было легче, начать с того, что сильнее всего беспокоит тебя именно в эту минуту. Ты знаешь, что больше всего беспокоит тебя?

Шувалов хотел сказать, что больше всего его сейчас беспокоит то, что контакт нужен, а его, этого контакта, нет; и внезапно понял, что это не самое сильное беспокойство, просто он привык так думать. Сильнее сейчас было другое, а не вспышка, не ее угроза.

– Понимаете ли… Конечно, первоисточник всего – это вспышка вашего светила, возможность и степень вероятности такой вспышки. Но есть и другое. Мы ведь можем погасить звезду – ваше солнце. Тогда погибнет все. Если бы на корабле был я, причин для беспокойства не было бы. Но у аппаратов сейчас сидит Аверов… мой сотрудник. Он наблюдает, он накапливает материал… и только он сейчас может его интерпретировать. А вы должны знать, как важно при интерпретации – отбросить все предвзятое. Все личное. Вы меня понимаете?

– Да-да. Конечно.

– Я не говорю, что он не способен правильно оценить значение… Он – знающий и способный человек, и, в конце концов, я все последние годы занимался больше организацией, чем непосредственно наукой. Нет-нет, я не хочу сказать, что я совсем уже… Да и, не хвастаясь чрезмерно, могу сказать: того, что я сделал в науке, хватило бы на двоих, а ни один человек не может творить бесконечно… То, что мне приходится заниматься организационными проблемами – неизбежное следствие приобретенного опыта и авторитета…

Шувалов говорил, сам не зная, зачем стал вдруг распространяться об Аверове; наверное, это все-таки сидело где-то глубоко в душе – и не наверное, а точно сидело, он просто не признавался себе, – и вот подвернулся случай – или даже его просто натолкнули… Врачи слушали внимательно, он видел, что им интересно, временами они что-то записывали, потом надолго откладывали карандаши.

– Вы понимаете, для меня, вследствие того, о чем я уже сказал, не представляет опасности – выпасть на два-три года из научного обращения, а возвратившись, непринужденно подняться на уже воздвигнутый пьедестал, заложив руки за борт сюртука. («Вряд ли они поймут насчет сюртука, – промелькнуло у него, – да ладно…») А для Аверова все обстоит совсем не так. Для него все зависит от того, что он сделает – или чего не сделает здесь. За два-три года возникают новые величины, новые школы, новые направления, накапливается колоссальное количество новой информации… Если бы только мы с Аверовым работали над нашей проблематикой; но вы можете представить, сколько таких! И если в день старта экспедиции мы были впереди прочих, то по возвращении неизбежно окажемся в хвосте. А вы сами знаете, каково сейчас догонять! И вот меня это уже не волнует, а Аверова волнует и должно волновать. Я отлично его понимаю – ведь и я не родился с научными трудами, открытиями и академическими званиями. Все это сделал я сам, и не только благодаря способностям и умению работать, но и благодаря честолюбию, да. И Аверов честолюбив не менее меня, а больше, потому что его честолюбие молодо и страстно, хорошее научное честолюбие, а мое – успело состариться и остыть. И вот я опасаюсь того, что он сидит сейчас у приборов и аппаратов, наблюдает и интерпретирует, и как только решит, что возникла критическая ситуация и вспышка может последовать в ближайшем будущем, – он пустит в ход свою установку, и в конце концов будет морально оправдан – в своих и чужих глазах – тем, что таким путем он спас человечество!

А между тем, ситуация может и не быть критической, но он решит, что она такова, потому что уж очень сильно будет – пусть даже неосознанное – желание… Будь я рядом, я смог бы предотвратить это. Но если я буду сидеть там – кто установит контакт с вашими руководителями, кто… Впрочем, об этом я уже говорил. Теперь вы понимаете, что меня беспокоит и почему контакт нужен мне как можно скорее?

– Мы все понимаем, без сомнения. Теперь мы зададим несколько вопросов.

– Рад буду ответить…

Врачи сидели в опустевшем кабинете. Шувалова увели.

– Наш судья, конечно, далеко не светоч разума, – сказал один. – Но на этот раз он не ошибся. Да и кто бы тут ошибся? Такая великолепная картина… О чем ты задумался?

– Смотрю. Взгляни и ты – как прекрасно играют тени на стене.

– Это солнце светит сквозь листья. Чудесно.

Они помолчали, наслаждаясь.

– Задерни занавеску до половины. Правда, еще лучше?

– Великолепный контраст… Да, ты говорил о картине. Она слишком великолепна.

– У тебя есть какие-то сомнения?

– Все дело в предпосылках. Понимаешь, все, что он говорил, укладывается в довольно строгую систему – я, как мы уговаривались, следил за логичностью и обоснованностью изложения и выводов. Да, в очень стройную систему…

– Ну, при заболеваниях психики это не такая уж редкость.

– Согласен. И тем не менее…

– Неужели ты собираешься поверить хоть единому его слову? Это такой же человек, как мы с тобой… только, к сожалению, больной. Бред, навязчивые идеи…

– Обождем немного с диагнозом.