Сторож брату моему

– Как вы оцениваете амплитуду колебаний его излучения?

– В пиках – плюс-минус полпроцента.

– Вот как! Но недавно был пик… Мы его зарегистрировали… Он намного превосходит по значению ваши полпроцента. И лишь благодаря его кратковременности…

– Я знаю. Был очень облачный день. Таких не бывает десятилетиями. Вообще у нас очень ясная погода. Круглый год.

– Видимо, у вас хорошие условия для обсервации. Но дело не в этом, облачный день или ясный – это не имеет значения. Итак, вам известно об этом скачке. А знаете ли вы, друг мой, что такие вот внезапные резкие колебания уровня излучения являются, по Кристиансену, – и я убежден, что это так и есть…

– Это какой Кристиансен?

– А, да… Один наш астрофизик. У него есть гипотеза – скорее даже теория – относительно признаков возникновения Сверхновых. Ваша звезда относится как раз к такому классу, который…

– Мы знаем это. Но я же говорю тебе: у нас все время стоит ясная погода. Чего же волноваться?

«Да, – подумал Шувалов. – Горох об стенку. Нечего и пытаться».

– Друг мой, если вы действительно ученый… Не стану больше объяснять. Поверьте: это страшно важно!

– Мне очень хочется, чтобы ты меня понял. Не представляю, как можно не понять… Я не умею говорить, к сожалению. Лучше я сейчас принесу книги, таблицы…

– Так ли уж нужно убеждать меня? Было бы куда лучше, если бы вы убедили врачей выпустить меня. Я должен, во что бы то ни стало должен рассказать об этом вашим… Хранителям Уровня, или как их там.

– Врачи отпустят» тебя. Они мне сказали. Но – через две недели. Так требует закон.

– Поздно, это будет поздно! Скажите им что-нибудь, что убедило бы их… Ну, скажите, что я страшный преступник, что меня нужно как можно скорее доставить к самым высоким правителям…

– Было бы просто смешно, если бы я стал говорить так. Врачи ведь знают, как и я, что ты виновен в нарушении Уровня. А все мы знаем, что это – не такое уж страшное преступление. Если бы Хранители Уровня стали сами заниматься такими делами, у них не осталось бы времени ни на что другое. Нет, если бы я сказал так, они посмеялись бы надо мной.

– Значит, преступление слишком маловажное…

– Радуйся этому, а не грусти. Потому что там, где воздвигают башни, жить и в самом деле не сладко. Успокойся. Я сейчас принесу книги. Среди них есть очень-очень старые, тебе будет интерес но…

И астроном поспешно вышел. Снаружи стукнула щеколда.

Шувалов глядел в пол, подперев рукой подбородок. Мысли его были мрачные.

Значит, даже в качестве преступника он не может добиться встречи с правителями этой не совсем понятной, наивной, зеленой и неудобной страны. Преступление его незначительно. Предостережения его бессмысленны. Никто не хочет говорить с ним. Никто не хочет и пальцем пошевелить, чтобы спасти себя и всех остальных. Он тут же успокоил себя, привел мысли в порядок. Ну да, таковы они есть, и ничего тут не поделаешь. Бесполезно сердиться на них. На детей не надо гневаться, их нужно воспитывать. И если этих людей придется спасать помимо их воли, то экспедиция так и поступит. Огонь у детей отнимают и силой, и в том нет жестокости. Никто не хочет слушать его, Шувалова. И все же он заставит выслушать себя. Выслушать, понять, поверить, подчиниться.

Как же он это сделает?

Преступление немаловажно. Значит, когда совершается преступление важное, Хранители Уровня все же им интересуются?

Допустим, что это так.

– Какое преступление – самое страшное?

«Убийство», – подумал он и содрогнулся уже от одного звучания слова.

Убийство. Лишение человека жизни. Превращение человека, живого, разумного существа, в не-живое, не-разумное не-существо. Убийство. Преступление против жизни – против того, чему мы обязаны своим существованием. Преступление против самого себя, против каждого живущего человека.

«Может быть, ты на самом деле сошел с ума? – спросил себя Шувалов. – Сидишь и спокойно размышляешь об убийстве. Ты, частица величайшей, гуманнейшей культуры – и не самая незаметная ее частица, спокойно произносишь в мыслях страшное слово, и сознание не покидает тебя, и ты не проникаешься отвращением к самому себе – нет, нет, ты положительно ненормален.

Но что остается? – опять спросил он себя. – Что остается, если я пришел и кричу, но от меня отворачиваются?

Ты что, серьезно спросил: «Что остается?» – Словно бы всерьез рассуждал все время об убийстве? Это ведь все была шутка, этакий легкий разврат мыслей, безответственный; конечно, но безвредный!» Но он уже понял, интуитивно почувствовал, что мысль об убийстве пришла не просто так. Что она – не шутка, и с каждым мгновением становится все серьезнее. Так, казалось бы, случайная комбинация слов, обрывок мысли, дикое предположение, сразу же отброшенное, возвращается вновь и вновь, показывает себя то одной, то другой гранью, и ты начинаешь привыкать к ней, и усматриваешь достоинства, и их становится все больше, а недостатков – меньше, и в конце концов оказывается, что только так и можно думать, и никак иначе, и возникает гипотеза, и ты начинаешь оснащать ее математическим аппаратом – и рождается теория…