Сторож брату моему

– А если нет – откуда же все берете? Живете, я смотрю, не бедно… За что же покупаете?

– Что надо, нам дают.

– И опять-таки их хватает?

Тут уж они сами начинали сердиться.

– А ты как живешь – иначе? Тебе не хватает?..

Воистину – дивны дела твои, Господи.

Ехал дальше. Удивлялся: чисто, аккуратно живут крестьяне, весело. Но чего-то недоставало. За все время ни одной чреватой бабы Иеромонах так и не увидел; прячут их, что ли, от сглаза? И детишек совсем малых не было. Побольше – были, годочков с трех, а совсем малых – нет.

И все-таки, хорошо было. Если бы они еще оказались русскими – тогда, верно, все понял бы. Но были они другие: почернявее, в общем, и склада не совсем такого. И говорили все же не по-русски, а на том языке, на каком все и на корабле говорили – на всеобщем. Так, верно, говорили люди, пока не рассыпалась Вавилонская башня волею господней…

Ехал. Разговаривал с лошадью, когда не было никого другого.

Под конец все-таки увидел такую бабу. Совсем была молодая. На сносях уже».

Везли ее куда-то в телеге, и по бокам ехали двое верхами. Была бабочка смутная, зареванная. Стонала тихо.

Верховые ехали с неподвижными тяжелыми лицами. Завидев Иеромонаха, показали рукой и прикрикнули, посторонись, мол.

Остановился и долго глядел вслед, покачивая головой. Словно бы дитя никому и не в радость.

Нехорошо. «Дети – дар божий», – подумал привычно и искренне.

Дальше селения стали попадаться реже. И нивы уже не подряд шли, перемежались длинными клиньями целины. Больше стало деревьев. Вспугнутые, убегали зверюшки вроде зайцев, высоко подпрыгивая.

А полоса все шла, все уходила – дальше, дальше… Будоражила любопытство. Иеромонах погонял лошадь. В меру, правда: берег. Этому его учить не надо было.

Загорел – как встарь, до пострига еще, в деревне, загорал за лето. Привык. И ног своих – голых, волосатых, как у беса – стыдиться перестал; а сперва стыдился. Здесь это не было зазорно.

Сам и не заметил, как въехал в лес. Просто остановился раз, спешился, огляделся – а уже кругом деревья, и за спину зашли, опушку и не разглядеть.

Но не смутился: если понадобится, полоса и назад выведет. Пока что поедем дальше.

На всякий случай выломал все же дубину. Зверь, не приведи господь, встретится, или лихой человек (в разбойников, правда, уже и не верил)… Вез дубинку поперек седла.

Но ничего. Все было спокойно.

Вечерами разжигал костерок. Грелся. Пил кипяток. Заправлял его из корабельных припасов порошком, что силу множил. Вздыхал: выпил бы квасу. Много, много лет уже не пил квасу. Эти люди в нем не понимали. Никто. Капитан, правда, еще помнил: да, была такая благодать господня – квас. Хлебный. Настоящий.

Перед сном представлял, будто сидит на корабле за вычислителем или аналитом. Разговаривает про себя с машиной, нажимает клавиши, вводит программу, проверив предварительно. И, пока жужжит машина, как пчела в колоде, снова будто сам напрягается, закрыв глаза, словно лошади помогают вытянуть воз из колдобины.

Легкое и хитроумное занятие. А вот сподобил Господь. Другой мир. Цифры живут, любят друг друга, гневаются, сходятся, расходятся, порой идут стенкой друг на друга. Умирают и воскресают – прости, конечно, Господи. Весело живут цифры, деятельно. А он за ними следит и при нужде помогает. Интере-есно-то как!

Утром просыпался легко, набирал воды в седельную флягу и снова пускался по лесу – до новой воды.

Ехал таково по лесу четыре дня. И вдруг просека кончилась.

Вышла на поляну обширную, аккуратно круглую, и кончилась.

Приехал, значит. Только куда?

Спешился.

Земля тут была теплой. Как кострище, когда разгребаешь угли по сторонам, чтобы тут, на теплом, спать.

Иеромонах покачал головой, удивляясь.

Обошел полянку. Еще одна просека начиналась, видно, тут когда-то. Но за ней ухода не было – заросла. В лесу недолго. И однако отличить ее можно было сразу: деревья были помоложе, не вековые, как вокруг.

Что же тут такое было – что просека и земля теплая?

Иеромонах пустил лошадь пастись и стал ходить по полянке – не абы как, а по кругу, все приближаясь, понемногу, к середине. Систематически. Пришло такое слово на ум – а уж совсем было стал забывать машинные слова.

Нашел место, где земля как бы подрагивала едва заметно.

Лег, расчистил кружок, прижал ухо.

Жужжит. Тихо, потаенно жужжит.

Посидел, раздумывая.

Нет, – понял, – это не из той жизни, не из крестьянской. Там, если жужжало – знал, что простое что-нибудь. Пчелы. Или еще что. А вот на корабле когда жужжит – и не сообразишь. И вычислитель, работая, жужжит, и у инженера приборы порой жужжат, у Гибкой Руки (тьфу, тьфу имя какое!), и наверху, у ученых… Вот и тут так: жужжит, а что – непонятно.

Поэтому, решил Иеромонах не копать и вообще ничего тут не трогать и не нарушать. Его дело – рассказать, а там, как решат.

А тут еще и застучало.

Подняв голову, он прислушался.

Стучало не под землей; стучало вдалеке. Словно собрались дятлы во множестве, птахи рыжие, и колотят, колотят носами наперебой – кто скорее.

Иеромонах подумал, склонив голову. Встал, взнуздал коня. Сел и поехал – туда, где стучало.