Сторож брату моему

Дятлы долбили так, что кора летела в стороны клочьями. Долбили короткими очередями. Три-пять патронов. Чуть прижал спуск – уже отпускай. Но прицельно.

– Прицельно! – кричал Уве-Йорген, сжимая кулаки. – Вы куда стреляете! Птицы вам мешают? Не по вершинам надо стрелять! Была команда – в пояс! Метр от земли. Поняли?

Парни стреляли с удовольствием, в общем, терпимо. Но как-то совсем не желали понимать, что оружие-то предназначается для стрельбы не по деревьям. По людям! И не для того, чтобы их пугать. Для того, чтобы уничтожать силу противника. Живую силу.

Иногда у Уве-Йоргена прямо-таки опускались руки. Ну как втолковать такие простые вещи, которые даже не знаешь, как объяснить, потому что тут, собственно говоря, и объяснять нечего!

– Да вы поймите, – негромко, убедительно говорил он ребятам. – Что значит – по людям? Против вас будут не люди – солдаты. И если не вы их, то они – вас…

А ребята, зеленая молодежь, слушали вежливо, но как будто со скрытой улыбкой, улыбкой недоверия и внутреннего превосходства.

– Ну почему вы не хотите понять…

Те переглядывались. И кто-нибудь один отвечал:

– Да нет, мы все понимаем. Только откуда возьмутся те, кто захочет нас убивать?

– Разве тут не напали на вас?

– Они же не хотели нас убить!

– А откуда вы знаете?

– У нас никого не убивают…

В чем был корень зла: не было у них ни войн, ни армии, даже внутренних войск не было – за ненадобностью. А если – крайне редко – требовалось нести какую-то службу, ее несли все по очереди. Это, между прочим, свидетельствовало об одном: других государств на планете нет. Если бы существовала еще хотя бы одна страна, возникла бы и регулярная армия. Непременно. Но ее не было, и невозможно оказалось втолковать здоровым и ловким парням, что в противника, хочешь – не хочешь, надо будет стрелять. Они просто не верили, что противник будет.

Они во многое не верили.

Вечерами Уве-Йорген рассказывал им не только о битвах, в которых в свое время приходилось ему драться. Рассказывал он и об экспедиции, и о Земле, и о не заслуживающей доверия звезде Даль.

О Земле слушали с интересом.

– Ну, хотели бы вы там побывать?

Побывать хотели все.

– А остаться насовсем?

Тут они умолкали, переглядывались. Потом снова кто-нибудь уверенно качал головой:

– Нет… Разве у нас плохо?

– Подумайте! Вот вы увидите ту цивилизацию! Технику! И потом там все – люди от людей! Никаких Сосудов! А?

– Да, и мы хотим так…

– Ну, так значит…

– Мы хотим здесь. У нас.

– Да ведь здесь ничего Не останется! – кричал Уве-Йорген, выйдя из себя.

Самое смешное было в том, что они все равно не верили.

– Нет, Уве… – говорили они. – Нет, Рыцарь. О битвах ты рассказываешь хорошо, интересно. А о солнце не надо.

И объяснили:

– Понимаешь, о битвах мы слушаем и верим. Ты сам говоришь, что это было давно и очень далеко отсюда – и мы верим. А когда ты говоришь о солнце, ты говоришь о том, что здесь и сейчас, понимаешь? Но все, что есть здесь и сейчас, мы видим и знаем сами. И такие сказки у тебя не получаются. Расскажи лучше, еще что-нибудь о том, что было встарь – у вас, там…

Свинячьи собаки, а? Гром и молния! Сказки!..

Ну и черт с ними – пусть горят или замерзают.

Но они нравились Рыцарю, и он жалел их, как жалеют командиры своих солдат.

Может быть, он просто не умел как следует объяснить? Он ведь не ученый, не профессор, его дело – не читать лекции, а летать, прежде всего – летать. Надо, чтобы объясняли ученые; может быть, хоть они заставят понять…

Уве-Йорген вздыхал и умолкал.

Но сейчас был не вечер, а ясный день. И до вечера, с его сомнениями и чувством неудовлетворенности, было далеко. Сейчас Уве-Йорген был в себе уверен.

– Кончай отдых, ста-новись! Слушай команду! По атакующей пехоте!..

Вдруг поспешно:

– От-ставить!

Потому что из леса показался всадник. Он махал рукой и погонял лошадь.

Зоркие голубые глаза Уве-Йоргена сразу узнали массивную фигуру Иеромонаха Никодима.

– Нет, Рыцарь. Крестьяне нипочем не пойдут. И ни во что не уверуют… Ибо им хорошо. И своему солнцу они верят, как мы верим своему. А у меня болит сердце, Рыцарь. Почему никто и никогда не хочет оставить в покое пахаря? Почему все – на их спины? Ты никогда не шел за плугом, Уве-Йорген, не знаешь, как ручки его вздрагивают в твоих пальцах, тебе не постичь сего…

– Не хватало еще, чтобы я ходил за плугом, я – Риттер фон Экк! Но и у меня болит сердце. Хотя я никогда, если говорить откровенно, не думал о жалости к людям; всегда существовали какие-то слова погромче, чем жалость. Честь, долг… Парни тоже не верят ни единому моему слову. Они не могут поверить, понимаешь. Монах? Они не в силах. Мы с тобой ведь тоже не понимали очень многого. Но мы приспособились, потому что нам больше, чем кому бы то ни было, дано такое умение – приспосабливаться. А им – не дано.

– Они хорошие люди, Рыцарь. Добрые. Правдивые. Честные.