Сторож брату моему

– Я не привык оценивать людей с этих позиций. Но говорю: мне тоже их жаль. И если бы у меня под командой было хоть полсотни настоящих солдат, я загнал бы всех этих людей в трюмы той эскадры, что, может быть, все-таки прилетит сюда, и не стал бы спрашивать их согласия. Я потом привозил бы их в эти края – не на планету, конечно, потому что она испарится, как капля дождя на стволе раскаленного пулемета… Я показал бы им тот ад, что наступит здесь, когда в звезде сработает взрыватель, и сказал бы: ну, кто был прав, сучьи дети? И тогда они были бы мне благодарны. Но у меня нет солдат, Монах… Это – не солдаты. Это дети. Здесь все – дети. Планета детей. Они играют в игрушки. Стрелять для них – игра. Но я-то знаю, что такое стрельба, что такое, когда идет цепь, выпуская – не целясь, от живота – магазин за магазином… Первый раз в жизни, Монах, мой опыт солдата не может помочь мне, и я не знаю, что делать…

– Наш игумен говорил: молись, и Господь вразумит.

– Это не для меня.

– Разумею, но и я не ведаю, что делать. Мы никому ничего не докажем. Рыцарь…

Уве Йорген перевернулся на спину и стал глядеть в синее небо. Сначала безразлично, потом осмысленно. Приподнялся на локтях:

– Катер, Монах.

Он покосился на Анну: девушка хлопотала у костра, но, услышав это слово, бросила все и подбежала. Глаза ее яростно блестели.

– Катер, Анна.

– Да, я слышу. Ну, пусть только он здесь покажется. Пусть только покажется! Ему будет плохо! Очень, очень плохо!

Уве-Йорген усмехнулся.

– Наверное, он не мог, Анна. Ты ведь не думаешь, что он – с какой-нибудь другой…

– Какое мне дело, с кем он! Я сейчас скажу – не хочу его больше видеть!

Рыцарь вгляделся.

– Нет, это не он. Это большой катер, Анна. Георгий и Питек.

Девушка молча; опустила руки, повернулась и медленно отошла к костру.

– Да, – сказал Уве-Йорген. – Не хотел бы я в ближайшем будущем оказаться на его месте.

Иеромонах помотал бородой.

– Нет, Рыцарь. Им надо полаяться и помириться, чтобы они более не боялись дотронуться один до другого.

– Откуда это знаешь ты – монах…

– Монахи-то как раз лучше знают. Размышляют больше.

Они смотрели на снижающийся катер.

– Георгий за пультом, – сказал Уве-Йорген. – Его манера.

– Хоть бы все благополучно. Дай господи.

Катер завис и медленно опустился, легко коснувшись земли.

– Привет, Георгий. Мы уже беспокоились. А где Питек? Что нового?

– Питек остался следить, ждать Шувалова. Я задержался, чтобы сделать хотя бы какую-то съемку местности. Теперь карта у нас есть. Нового немало. Капитан тут?

– Нет. Улетел в тот же день, что и вы.

– Жаль, что его нет. Придется повторять дважды.

– Доложи в общих чертах.

– Главных новостей две. Питек был в доме Хранителей. В доме – электричество и электроника. Источник питания неизвестен.

– Та-ак!

– И второе, – сказал Георгий. – В стране мобилизация.

– Вот как!

– Я попутно побывал в двух городах. Собирают людей и раздают оружие.

– Арбалеты?

– Нет, Уве-Йорген. Я не знаю, как это называется… С чем можно сравнить…

Он огляделся, и взгляд его упал на лежавший рядом с Уве-Йоргеном автомат.

– Вот, пожалуй, похоже. Что за вещь?

Уве-Йорген, помедлив, усмехнулся.

– Ничего особенного, Георгий. Очень удачное приспособление для переговоров на низшем уровне. Если бы в тот раз, когда вас было триста против целого войска, у вас были такие штуки, вы, пожалуй, уговорили бы их не лезть в Фермопилы.

– Да, – сказал Георгий. – Но тогда, в Фермопилах, нас все-таки было триста.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что сейчас нас, если считать серьезно, семеро. Только семеро.

– Ничего, мы тоже умеем драться, – сказал Уве-Йорген. – Так что игра будет на равных. Тем интереснее жить!

– Тем интереснее умирать, – сказал спартиот спокойно.

За полночь в салон вошел Рука – бесшумно, как всегда. Сел – по своей привычке, прямо на пол, на мягкий коврик. Помолчал. Аверов прятал глаза. Индеец сказал:

– Зачем ты сделал это, доктор?

– Я… Что ты имеешь в виду?

– Не притворяйся, доктор. Ты знаешь.

– Ну… батареи не должны сейчас нести полный заряд. Видишь ли, дело в том, что опасность уменьшилась.

– Нет. Этого нет.

– Собственно, как ты можешь судить?..

– Ты смотришь на лицо солнца. Рука – на твое лицо.

– Вот как? И что же ты там видишь?

– Твое лицо не радостно. И ты поешь вот это. Ты поешь так, когда не очень плохо, но нет и ничего хорошего.

– Разве? Я как-то не замечал. Действительно, кое-что мне пока неясно, но тем не менее…

Аверов помолчал.

– Рука, случалось ли тебе убивать людей?

– Рука был воином, а не женщиной.

– Что ты тогда испытывал?

– Радость. Это были враги.

– Но это были люди!

– Что такое – люди? Нет просто людей. Есть свои люди и чужие. Есть друзья и есть враги.

– Так считали вы.

– А ты как?

– Ты знаешь. Человек – всегда человек, и его нельзя убивать ни в коем случае.

– Так считают слабые люди. Убивать не надо, когда это не нужно.

– Ты ведь знаешь, что будет, если придется включить установки?

– Солнце потухнет.

– И тогда?

– Люди внизу погибнут?

– Да, все до единого.

– Рука понимает.

– Тебе не жаль их?

Рука подумал.

– Это не мое племя. Сейчас мое племя – тут. Там – чужое.

– Но ведь они не делают тебе ничего плохого!